"Знание-Сила" от 08.94 г

Отсканировал Glasunov Anton

"Не зря ли я взывал до хрипоты, племена миря?.."

Мы думали: московские кухни, вырастившие под гитары Галича, Окуджавы, Высоцкого из "детей XX съезда" отцов перестройки,- опустели, а потомки шестидесятников выпорхнули на стадионы и в дискотеки...
И ошиблись: традиция не прервалась. Конечно, иные времена, иные песни. Иные слушатели. И все-таки бардовская песня жива - опять на одной из московских кухонь слушают и спорят. Слушают Михаила Щербакова. Спорят: кто он? поэт? философ? продолжатель славного бардовского дела?
Признанный мэтр авторской песни Юлий Ким, предваряя сборник песен Щербакова, писал: "Слушателям его временами чудится то окуджавская интонация, то кимовская... Можно было бы, пожалуй, даже построить схему, по которой выходило бы, что ран-ний бардовский оптимизм, приглашающий друзей взяться за руки, себя изжил и неизбежно уступил место рефлектирующему индивидуализму - позднему романтизму Щербакова. И он иногда просто ллюбовно пародирует "отцов"..."
А что думают его поклонники - студенты московских вузов Елена Трояновская, Сергей Байтеряков, Олег Городецкий, Иван Климов, Екатерина Жестянщикова, а также Леонид Блехер и корреспондент журнала Никита Максимов?
"Но это не мой облик,
это лишь мой отблеск..."

Никита Максимов: - Михаил Щербаков принадлежит к новому поколению авторской песни. В его песнях - утонченная лирика и философская сатира, алогичность романтика и логичность скептика. Выпускник филфака МГУ. Больше ничего о нем не известно - он скрытный человек. Пел десять лет, потом прервался на два года, сейчас исполняет песни, которые с трудом вписываются в прежнюю бардовскую традицию.

Елена Трояновская: - Этот перерыв не был неожиданным - Щербаков подошел к некоему рубежу. Когда мы слушали его "старые" песни, нам было очевидно, что назревает смена; мы с интересом ждали, что же будет дальше. Ведь "отклонения" у него были и раньше, а сейчас видно, что это не просто отклонения от традиции, а новый стиль.

Никита Максимов: - Вы считаете, нынешнее творчество Щербакова новой, качественно новой ступенькой?

Елена Трояновская: - Другая!

Олег Городецкий: - Я бы сказал - другая лестница!

Сергей Байтеряков: - В современной авторской песне есть два направления - классическое, начавшееся с Окуджавы, и нео-(или пост-) классическое, связанное с Михаилом Щербаковым. К нему примыкают сейчас уже многие, например Зоя Ященко, гак что можно говорить о неко-торой развертывающейся тенденции.
Классическая авторская песня ищет и дает пристанище для души, то, что Фазиль Искандер назвал в свое время "домом", а Щербаков исходит из утверждения-ощущения, что "дома" нет и в принципе быть не может. Что его нет, говорили многие, Галич например, но Щербаков отвергает саму возможность существования такого пристанища. И в этом его уникальность. Больше того, и бездомье как инобытие "дома" тоже отри-цается. Вот песня "Пес их знает, бродяг..." На протяжении всей песни создается картина тотально неблагополучного мира, и вот когда мы уже в этом мире "живем", он двумя фразами зачеркивается, просто уничтожается, и слушатели оказываются...

Никита Максимов: - У начала?

Сергеи Байтеряков: - Нет, в ситуации человека, которому дали что-то подержать, а потом отняли. И этот намек на обладание больше, чем само обладание...

Никита Максимов: - С традиционным направлением все понятно: дом, он уютен, приятен, в нем хорошо жить. А чем может привлечь та пустота, то сиротство, которое создает Щербаков? Да и не очень-то приятно, когда у тебя отнимают игрушку или она растворяется в воздухе. Как с этим смириться?

Олег Городецкий: - Потому-то, по-видимому, и кончилось повальное увлечение Щербаковым. Остались только те, кто получает удовольствие от того, что ничего нет, а тем не менее что-то все-таки есть.

Иван Климов: - На самом деле это не пустота и не уничтожение мира, как может показаться. В песне Щербаков создает систему, образы в понятных и привыч-ных нам координатах. Но затем, действительно мастерски владея словом, одним движением смахивает все на пол. Щербаков пока-зывает: все только что построенное им, нам понятное и привычное, можно воспринимать абсолютно по-другому, в ином ракурсе. И в этом ином измерении все, что было раньше простым, становится сложным и непонятным. И потому - неуютным и даже страшным. Слушатель утрачивает привычные ориентиры. А Щербаков именно в такой мир и идет:

Лишь корабль моих упований
Покидает сии границы,
Тяжело поднимает крылья
И, волнуясь, идет во мглу...
Я слежу за его движеньем,
Но пустуют мои таблицы:
Ни о прошлом, ни о грядущем
Ничего сказать не могу...

Никита Максимов: - А как же его аудитория, как быть с ней?

Иван Климов: - Одна из черт авторитарного сознания - следование конвенциональным нормам, общепринятым мнениям и оценкам. Вне этих рамок, в ситуации неопределенности, авторитарная личность чувствует себя дискомфортно. И это потому, что такой человек не способен самостоятель-но определить ситуацию, определить свое положение, интересы, цели, поведение и альтернативы, поэтому, думаю, после массового увлечения Щербаковым останутся те, кто способен создавать новый духовный мир наравне с ним, те, в ком авторитарность уступает творчеству. Потому-то Щербакова и принимает в основном молодежь. Щербаков говорит: "Я не такой". Но все, кто его слушают, все "не такие". И получается следующее:
"Я плохой, я недобрый, я очень злой. Наверняка есть люди лучше меня. Я дитя своего времени, своей страны. Но я иду своим путем, хотя "здесь нет дорог". И именно поэтому "побег немыслим, но побег необходим. Едва помедлишь, как блюстители дви-женья тут как тут, и грохот в дверь обезобразит твой рассвет". И я бегу, не стою на месте, я творю, хоть неумело и ошибаясь. Да, я один, вокруг - пустынное море.
Ведь для Щербакова самое страшное - "Все время спать, прикинувшись усталым, Корабль дымит, но с места - никуда";
единственный выход - "Плыви, мой челн", "привыкни ко всему";
единственная надежда - "Боже! Не осуди меня строже, чем должно!", опора в мире - "Полагаюсь на слово, на вечное Слово, И кроме него - ничего".


"Все мы, находясь по эту сторону стекла,
Лишь наблюдатели, не больше..."

Леонид Блехер: - Мне кажется, естественнее описывать случай Щербакова как феномен культуры - системы, выходящей за рамки нашего существования. Тогда ясно, что Щербаков - это одно, а аудитория, ориентированная на Щербакова,- совсем другое. В культуре же нашей происходит процесс, описанный, правда, по другому поводу, математиком и экономистом Виталием Найшулем: темп изменений в обществе, нарастая, в какой-то момент стал выше темпа осознания человеком этих изменений. Тогда общество оказывается в ситуации нехватки слов и понятий для описания мира - неспособности называния. Следовательно, и смысл происходящих событий стал ускользать. И появился спрос на новые слова. Даже нет, на новую структуру понятий. Болезненнее всего это ощущается, вероятно, той частью общества, для которой осознание является профессиональной обязанностью; интеллигенция, которая, в сущности, должна делать только одно - осознавать, что же на самом деле происходит, перестала это делать. У старшего поколения есть наработанные ходы, и в зависимости от своих взглядов оно описывает жизнь либо как разрушение коммунистической тоталитарной структуры, л-бо как возврат в старую Россию, либо... У людей же помоложе еще нет стереотипов, и они вынуждены воспринимать все как есть. И тут появился Щербаков, который в своих песнях проговаривает эту ситуацию.

Сергеи Байтеряков: - То есть Михаил Константинович предлагает посмотреть, в каком мире мы живем. Он не только ставит диагноз, но и показывает, к чему приводит наша неспособность осознавать мир, мир, в котором мы живем.

Никита Максимов: - Можно ли сказать, что творчество Щербакова - это попытка упорядочения и переименования?

Елена Трояновская: - В своем творчестве до перерыва, особенно в раннем, Щербаков расставлял все точки над "i" в этом мире (уже существующем), говорил о незыблемых ценностях, делал все, чтобы хорошо ориентироваться в мире. Но это не было для него самоцелью, а лишь основой для того, чтобы делать то, что ему хочется. После перерыва он понял, что разобрался с этим миром и может идти дальше.
Вот песня "Еще младенцем...", которая могла бы служить его автобиографией:


Еще младенцем, однажды где-то
без спросу взял я с гербом и грифом бумагу;
И в правом верхнем углу цветное
свое, конечно, изображенье наклеил.
А посредине - единым махом
славянской вязью китайской тушью -
вписал подряд, как есть, не тая,
Свой рост и возраст, и вес, и адрес,
и род занятий, и беспартийность, конечно;
К тому прибавил со строчки красной
подробный список родных и близких. а как же;
Потом немного еще подумал -
и отпечаток большого пальца
оттиснул в левом нижнем углу;
А в нижнем правом - поставил подпись,
таким уж. видно, смышленым был я ребенком;
И темной ночью в степи безлюдной.
дрожа от страха, большую яму я вырыл;
И в этой яме свою бумагу.
свернув два раза, на дне глубоком
сокрыл, зарыл и место забыл;
С тех пор вольготно живу на свете,
сижу на крыше, в дуду играю по нотам;
Ничем не связан, конечно, кроме
твоих, брюнетка, очей зеленых, джунгарких;
Тем самым как бы собой являю
пример особый и назиданье
для всех пытливых умов и чутких
сердец; на том и сказке конец.
А темной ночью в степи безлюдной
никто не ходит, никто бумагу не ищет.
Чего я, собственно, и добивался.

Олег Городецкий: - У меня на этот счет другое мнение. Мне кажется, что Щербаков поначалу занимался упорядочением информации, ощущений, раскладывал все по полочкам, а потом ему это просто надоело. Стало неинтересно, и он понял: до него это делали многие, поэтому нужно вносить сумбур. Так интереснее - перепутывать полочки и все, что на них стоит.

Иван Климов: - Я не согласен. У Щербакова все очень логично, нет никакого хаоса. Творчество вообще не может быть хаотичным. Ощущение хаоса складывается именно из-за того, что не всегда успеваешь менять позиции, ракурсы наблюдения того мира, который создает Щербаков. Каждый человек видит мир, вещи, явления по-своему, со "своего места". И...

Невидимые пределы
Разграничивают пространство,
И ничто этих черт запретных
Не осмелится пересечь.

Щербаков воспитывает в слушателе способность "выходить из себя, уходить из своего места" и своих специфических рамок мировоззрения, неординарно думать и чувствовать. Он подсказывает совершенно неожиданные ходы в познании мира. И чем более раскрепощен человек, чем более гибок и способен нетривиально мыслить, тем легче ему воспринимать его песни. Кто-то схватывает со второго раза, кто-то - с десятого. Но, вообще-то, процесс познания песен Щербакова - процесс длительный, приносящий каждый раз маленькие (или большие) открытия.

Никита Максимов: - Но у него же есть песенные циклы, которые длятся много лет?!

Сергей Байтеряков: - "Мария" например, семь "Марий" существует.

Иван Климов: - Да нет у него тематических циклов. То есть циклы есть, но песни объединяются не потому, что в них присутствует слово "Мария", а по тому, как ощущает себя один и тот же лирический герой в том или ином состоянии, в той или иной роли - в качестве интеллектуала, гражданина, возлюбленного...

Сергей Байтеряков: - ...существует человек, он высказывается по различным проблемам окружающего мира, проходит время, и он снова возвращается к тем же проблемам, но уже в ином качестве.

Олег Городецкий: - Есть возвраты и через десять лет. Вроде бы та же песня, но написанная другим.

Елена Трояновская: - Бывает, что он на концерте утверждает: песня, какая-то конкретная песня, умерла, а потом исполняет песню, которая повторяет "умершую" во всем, только уже на ином уровне.

Никита Максимов: - А кем могут быть востребованы песни Щербакова?

Сергей Байтеряков: - Создается впечатление, что Щербаков идет немного впереди аудитории:
он сейчас - это мы. но года через два.

Иван Климов: - Щербакова и петь тяжело, а уж жить с его песнями - тем более. Особенно, когда каждый день слушаешь...

Елена Трояновская: - Или не слушаешь, а хотя бы думаешь...

Иван Климов: - Или натыкаешься на какой-то феномен, воспетый Щербаковым. Но когда надоедает "преследование" его стихов, то возвращаешься, как ни странно, к тем же Галичу или Визбору. К Окуджаве. Как бы выходишь подышать...

Екатерина Жестянщикова: - Еще хотелось бы немного сказать о его волшебной музыке. Тут, конечно, должны говорить не мы, а профессиональные композиторы и музыканты. А я отмечу, пожалуй, только два момента: удивительную непредсказуемость сочетания музыки и стихов во многих песнях и то, как необыкновенно тонко и ярко в одной только музыке, в музыкальном оформлении текста дана ирония. Когда читаешь сти-хи, создается одно настроение, а услышишь песню - и понимаешь, что настрой-то, оказывается, совсем другой ("то-то и оно-то, братцы...").

"Надежды прочь, сомнения долой,
Забыты и досада и бравада.
Граница между небом и водой
Уже неразличима, и не надо".

Леонид Блехер: - В прошлой традиции авторской песни, да и вообще в литературной российской традиции, считалось естественным демонстративное этическое называние, разведение описываемых сущностей по линии "добро - зло". Щербаков же - столь же демонстративно - отказывается от этой традиции, от "вертикальных" оценок. Помните: "Что предотвратил я и чего не смог, чей расчет простителен, а чей жесток, мы обсудим позже и не здесь". И точка.

Елена Трояновская: - Мы, его слушатели, тоже пытаемся отказаться от строгих рамок. Уходим из этих границ вслед за ним, обретаем свободу и выходим на другой уровень восприятия...

Иван Климов: - Правильно, Щербаков сначала показывает, что вечные ценности относительны, а когда ты, его слушатель, доходишь до этой мысли, он вдруг вытаскивает тебя на иной, более высокий уровень и оставляет в одиночестве. Ты оглядываешься и обнаруживаешь, что на самом деле истина одна, а относительность осталась там, внизу, в тех границах, за пределы которых он тебя вытащил.

Никита Максимов: - Но ведь сохраняется сарказм: "Но истина одна" - "...но истин много, много"...

Леонид Блехер: - Этой иронией - не сарказмом - он оставляет вечные идеальные вещи не-прикосновенными, даже независимыми от его же песен. Поэтому, когда он показывает песню, то в конце непременно как бы говорит:
это - не то, объект веры не здесь, а за этим, выше.

Сергей Байтеряков: - Раньше, чтобы что-то опровергнуть, он должен был написать еще одну песню, а сейчас он не только умудряется сделать это в одной песне, но и...

Олег Городецкий: - опровергнуть несколько тезисов подряд в одной и той же песне, не принося ничего конструктивного, или наоборот - предложить нечто, не отвергая ему противоречащее.

Леонид Блехер: - Такой прием характерен для Свифта, Стерна, но для русской культуры он странен и непривычен.

Елена Трояновская: - У меня всегда было ощущение, что Щербаков в любой ситуации осознает себя отдельно. И даже когда он говорит, что вот сейчас наступит крах, хаос, то себя от этого отделяет. Для него крах - это не разрушение, а переход в иное состояние, принципиально иное состояние мира.

Олег Городецкий: - "Ты выстрелишь мне в лицо, через два часа я воскресну".

Сергей Байтеряков: - Щербаков, по сути, впервые в истории авторской песни предоставляет нам свободу выбора. Его песни и стихи - для свободного человека, человека, не скованного навязанными ему извне рамками. Поэт пытается забросить своего слушателя на высоту полной и абсолютной свободы...

Иван Климов: - Не совсем верно. Щербаков предоставляет нам не свободу выбора - выбор. Это значит - уже есть из чего выбирать, что-то заданное не тобой и до тебя, а это уже несвобода. Щербаков предоставляет свободу творчества наравне с ним. Н. Бердяев считал, что истинная свобода - это когда ты сам создаешь критерии добра и зла. Тогда ты свободен от рассуждений других людей. Но Щербаков не только не называет зло добром, понять, что же в его песнях зло, иногда очень трудно. Его личная позиция не довлеет над слушателем, как это происходит у "классиков". Хотя, конечно, эта позиция в песнях существует, и ее можно
определить. Но он не заставляет слушателя думать и чувствовать то же, что и он. Кроме того, у "классиков" ты слушаешь одну и ту же песню почти с одинаковым настроением, оно подчиняется песне. А Щербаков, мало того, что не навязывает эмоциональное настроение, он и пытается "забросить" куда-либо слушателя. Он предлагает ему освободить свою индивидуальность и творить!

Леонид Блехер: - Мне кажется, Щербаков интуитивно понимает, что ситуация кризиса слов и понятий не изменяет главного - противоположности добра и зла в жизненной и культурной реальности. Его творчество монотеистическое по своей структуре: ни явно, ни скрыто не утверждается, что добро и зло - это относительные понятия. Я уверен, что для Щербакова вечные ценности существуют, и он понимает относительность того, что делают люди по отношению к этим ценностям. Просто он не берется утверждать, что есть истина и как бы говорит: "Я не могу сказать на человеческом языке правду, так уж устроен наш язык". И поэтому от него исходит это завораживающее ощущение свободы. И это... дает надежду, что наша культура выживет, если существуют такие тексты.

Сергей Байтеряков: - Существует и аудитория, которая способна воспринять подобные тексты!

Олег Городецкий: - Печально, но она сокращается. Щербаков выходит на новые уровни, и не все за ним поспевают.

Иван Климов: - Вот мы говорим, что Щербаков - новый, оригинальный, что он завоевал аудиторию. А не кажется ли вам, что, может быть, аудитория "поймала" Щербакова. Был большой спрос на подобную свободу в отношении ко всему - к любимой девушке, к власти, да и к аудитории - хотите слушайте, хотите гуляйте - и, наконец, в отношении даже "к мозгам": если ты не понимаешь, то извини, ничего объяснять не буду. Помните, на вопрос, почему в одной из его песен речь идет о семи островах, был ответ: "Моряки говорят!"

"Никаких островов нет.
Успокойся, не трать сил.
Это все моряки лгут.
С моряков невелик спрос".

Никита Максимов: - Можно ли сказать так: прослушивание песен Щербакова - глубоко интимный процесс в противоположность песне традиционной, которую непременно слушали все вместе.

Олег Городецкий: - Это определяется не столько характером песни, сколько характером времени.

Екатерина Жестянщикова: - Самое главное, что поразило меня раз и навсегда,- это его безумная, запредельная чуткость. Она есть во всех его песнях. И в позд-них и в самых ранних, которые он уже никогда не споет. Потому все его песни находятся в одной небесной сфере, и "каждый их узор закономерен, в стремлении быть иным, чем предыдущий".
А чуткость его, мне кажется, цепляет всех за самые сокровенные струны души. Только это очень интимно. И потому об этом не говорят. Это невозможно вынести. И потому нет простого, прямого контакта. И потому на концертах - "броня надежна, тверда осанка"... Но диалог есть. Только он осуществляется через спутниковую связь (в "заоблачной тверди"), и у каждого - на своей волне.

Елена Трояновская: - На мой взгляд, вот в чем различие: прежде некий круг людей узнавал какую-то песню, и люди эти сразу стано-вились "кругом". А со Щербаковым круг тоже образуется, но принципиально другим образом. Сначала человек где-то услышал его, принял для себя, стал долго слушать, потом встретил человека, который тоже прошел этот же путь - услышал, продумал, понял, принял. И поэтому круг более тесный, у этих людей, как правило, больше общего, чем у участников традиционных посиделок.

Никита Максимов: - И все-таки Щербаков - загадочный человек: неизвестно, где он работает и работает ли вообще. Выходя на сцену, всем своим видом показывает, что эти люди в зале ему абсолютно не нужны. Тогда зачем петь? Для себя?

Елена Трояновская: - Мы же говорили, что он ломает все рамки, в том числе и устоявшиеся отношения между певцом и залом.

Иван Климов: - Первое впечатление такое: идет человек, видит - зал; это просто очередная остановка на его пути - спел, пошел дальше...

Сергеи Байтеряков: - Не помню случая, чтобы Щербаков спел что-то по заявке.

Иван Климов: - ...а потом мне показалось, что Щербаков нашел какой-то интерес в том, чтобы приходить в зал.

Сергей Байтеряков: - Он приходит не просто в зал, а именно в этот зал.

Иван Климов: - Большая тусовка - его тусовка?

Сергей Байтеряков: - Нет, не это. Есть равные ему люди, с которыми можно говорить, интересно говорить.

Леонид Блехер: - Не "с которыми", а которым можно говорить.

Олег Городецкий: - Правильно, разговор это ведь диалог, а концерт Щербакова - всегда монолог.

Иван Климов: - А что будет, если в один прекрасный день никто не придет на концерт?

Сергей Байтеряков: - Он отпоет свою программу!.. "Встань, делай, как я, ни от кого не завись"...