|
С. В. Артеменко ОТ МАЛОГО ДО ВЕЛИКОГО: МОТИВ МАЛЕНЬКОГО ЧЕЛОВЕКА В ПЕСНЯХ МИХАИЛА ЩЕРБАКОВАСтатья посвящена изучению мотива маленького человека в песенном творчестве М. К. Щербакова. Выявлены некоторые особенности функционирования этого мотива в поэзии Щербакова, такие как ироничное его использование, обыгрывание для достижения противоположного эффекта — создания образа уникального и неповторимого в своей исключительности героя. Мотив маленького человека также рассматривается в контексте темы «поэта и поэзии». The article is devoted to the study of the motif of the little man in the M. K. Shcherbakov song creation. The author identifies some features of the operation of this motif in the Shcherbakov`s poetry, such as the ironic use, play to achieve the opposite effect — imaging an exclusive in its unique hero. The motif of the little man is also considered in the context of the themes of the poet and poetry. Ключевые слова: М. К. Щербаков, мотив, «маленький человек», тема «поэта и поэзии». Кеy words: M. K. Shcherbakov, motif, a little man, the themes of the poet and poetry.
Поэзия М. К. Щербакова представляет интерес для исследователей-филологов. Тексты его песен, подчас сложные для восприятия, особенно на слух, необычайно привлекательны для анализа и всякого рода филологических изысканий. Плотная интертекстуальность его песен, изощренность и изящность формы (как в отношении стихосложения, так и в отношении словеснообразного оформления мысли), насыщенный стилистически и семантически, но при этом подкупающий своей естественностью поэтический язык — все это дало почву для многочисленных работ собратьев-филологов, которые все бережно собраны и выложены в разделе «Отзывы и критика» на неофициальной странице Михаила Щербакова почитателями его творчества [2]. Чаще других особенностей его поэзии предметом исследования становятся многочисленные аллюзии, языковая игра во всех ее проявлениях, структурно-образный строй отдельных песен. Попыток обобщить наблюдения над темами, мотивами и образами, предложить целостную характеристику поэзии или представить анализ сложного, запутанного, подчас неуловимого лирического «я» щербаковских текстов — очень немного [3], [4]. Но оно и понятно — песни Михаила Щербакова наполнены увлекательными во всех смыслах деталями, которые хочется рассмотреть под увеличительным стеклом внимательного исследовательского взгляда, и эти детали, оттягивая на себя внимание, подчас становятся не столько средством постижения смысла, сколько самоценным предметом исследования. В ряду работ, посвященных МЩ (как его для краткости часто именуют в Сети), хотелось бы выделить вступительную статью к сборнику текстов песен Щербакова «Тринадцать дисков», написанную Г.Г. Хазагеровым [4]. В ней поэзия М. К. Щербакова рассматривается в контексте традиционных для русской литературы тем и мотивов. И пусть предельно кратко, но при этом точно и четко определены краеугольные темы и отправные точки его песен. Одним из ключевых мотивов, сквозь призму которого можно рассматривать многие тексты М. К. Щербакова, Г. Г. Хазагеров называет мотив маленького человека. Воспользовавшись этой «подсказкой» профессора Южного федерального университета, мне захотелось прочитать тексты некоторых песен Михаила Щербакова, основывая свой анализ именно на этом, восходящем к творчеству писателей XIX века, «классическом» мотиве. Уже давно пытаясь подобрать ключ к пониманию и адекватному определению лирического «я» в песнях маэстро (еще одно традиционное в сетевом сообществе именование Щербакова), я поняла, что рассмотрение его поэзии сквозь мотив маленького человека может стать удачным методологическим ключом для раскрытия некоторых особенностей лирического героя. При этом сразу хочется сказать, что анализ образа маленького человека в рамках статьи будет применяться и к текстам, к которым он, казалось бы, применим с трудом, — к текстам, так сказать, философско-лирического толка, а не только к тем, в которых из-за их «сюжетности» эта тема, может быть, заявлена более очевидно. Понимая некоторую условность самой формулировки «маленький человек» и опираясь на сложившееся в литературоведении обобщенное понимание его значения, попробуем рассмотреть образ лирического героя в некоторых песнях Михаила Щербакова, используя это понятие. Не претендуя на исчерпывающую полноту раскрытия темы, обратимся лишь к некоторым фрагментам щербаковских текстов, в которых наиболее выпукло и интересно представлен мотив маленького человека. В ранних произведениях М. К. Щербакова (1980-х годов), хотя и не лишенных подчас иронического пафоса, все же наполненных духом романтики, не так активно представлен анализируемый мотив. Под «маленьким человеком» в литературоведческой практике понимается тип героя, которому присущи такие характерные черты, как «низкое положение в социальной иерархии, бедность, незащищённость, что обуславливает особенности <...> психологии и сюжетную роль — жертвы социальной несправедливости и бездушного государственного механизма, часто персонифицированного в образе «значительного лица» [1]. Ему «свойственны страх перед жизнью, приниженность, кротость, которая, однако, может соединяться с ощущением несправедливости существующего порядка вещей, с уязвлённой гордостью и даже кратковременным бунтарским порывом, как правило, не приводящим к изменению сложившейся ситуации» [1]. Конечно, в творчестве М. К. Щербакова актуализируются далеко не все качества, свойственные «классическому» маленькому человеку в литературе, однако некоторые из них оказываются нарочито подчеркнутыми. Автор во многих своих творениях стремится указать на заурядность своего героя, на то, что он если уж чем и выделяется на фоне остальных, то только своей обычностью, невзрачностью и неприметностью. А характеристики, которыми наделяется герой, часто имеют негативную оценочность («Боже, до чего же все же / Глуп я и воспитан плохо!» [5, с. 118]). Приведем несколько примеров из песен М. К. Щербакова, где делается акцент на невзрачности героя: «Я точно знаю, что значит масса, и вечно буду одним из масс», «Не быть мне первым, не быть последним, не быть мне видным, так что с того! Я вечно буду обычным средним» («Песня среднего человека 1», 1984) [2]; Что такое есть я в сравнении с ними? Просто ничто! («Что такое есть я на фоне…», 1990) [5, c. 114]; «Чувствую себя нескладной вещью, вошью, междометьем» («Воздвиг я памятник…», 1990) [5, с. 118]; «я признаю свою убогость перед величием других», «как джентльмен, своё бессилье я сознаю» («Призвав решительность и строгость…», 1989) [5, с. 223]; «зачем на свете ничем я до сих пор не стал? («Интермедия 2», 1995) [5, с. 228]; «Вечно у меня — сбой, а у прочих — праздник. Может, я такой один рябой невесть откуда возник?» («У дороги чибис», 2004) [5, с. 387] и др. Конечно, эти строки вырваны из контекста, но даже приведенные так — в виде мозаичного цитатного полотна, — они дают представление о том, что использование мотива маленького человека для характеристики песенного героя — частый прием в поэзии М. К. Щербакова. Однако щербаковский герой не так прост и «мал», как показывают приведенные цитаты, и при более пристальном его рассмотрении становится понятным, что подчеркивание его заурядности — лишь прием, лукаво используемый автором для того, чтобы подчеркнуть парадоксальную исключительность своего героя. Отталкиваясь от его невзрачности, автор как бы невольно в итоге приходит к выводу о его удивительной неповторимости. Например, в тексте песни «Что такое есть я — на фоне…» (1990) [5, с. 114], лирический герой сравнивает себя с бравыми «ребятами-красавцами-воинами», перед которыми он лишь «пыль, не более чем»: Я не лев, и не коршун скорый, глядящий зорко окрест. В самом финале песни герою все-таки удается подобрать подходящий образ-сравнение: Что ж... скорей всего, очевидно, моя невзрачная стать Парадоксальным выглядит развернутое сравнение с кошкой, которое дает представление отнюдь не о «невзрачной стати» героя, а скорее о его исключительности, которая теперь по-особому подчеркивается его непохожестью на красавцев-воинов. Они теперь на его фоне кажутся невзрачными и неинтересными, чересчур обычными и понятными, лирический герой же словно торжествует, переживая внутреннюю победу над прекрасными воинами. Похоже раскрывается образ лирического героя в «Песне среднего человека 1», в которой на протяжении всего текста герой убеждает нас в своей «усредненности»: Я вечно буду обычным средним, Здесь представление о «маленьком человеке» трансформируется в понятие «средний человек» — обычный, такой, как все, ничем не примечательный. Однако по ходу песни его обычность сходит на нет — для этого в тексте обыгрывается все тоже понятие «среднего», «середины»: Я утром выйду, возьму машину, Герой из «среднего» человека становится «центральным», ибо он оказывается посередине, то есть в центре, один. А в самом финале опять, подобно образу кошки, съевшей повидло, в рассмотренной ранее песне, появляется еще один необычный образ, никак не ассоциирующийся с представлениями об усредненности: Зато ни с кем не делю награды В конце песни появляются нотки любования собой, и становится понятно, все, что было ранее — не то лукавство, не то кокетство, призванное запутать доверчивого слушателя. В общем, представления о заурядности героя песен Михаила Щербакова могут укладываться в такую формулу: Не вибрируй, дыши через раз, в остальном я вполне Лирический герой в песнях М. К. Щербакова примеряет на себя различные маски — пажа, подростка, студента, «безумца», странника, корчмаря, влюбленного и др. — их очень много, и они весьма разнообразны. Одна из таких «масок», или, наверное, правильнее, сказать, ролей или ипостасей лирического героя — это поэт. Г. Хазагеров отмечает, что «чуть не половина» всех песен М. К. Щербакова «посвящена тому, что на языке школьной филологии называется темой поэта и поэзии» [4, с. 5]. Это действительно одна из основных тем творчества, которая очень сложно и многоаспектно представлена в его песнях. В рамках этой статьи мне бы хотелось обратить внимание только на некоторые моменты, связанные с героем-поэтом. Ироничность, свойственная Щербакову, сохраняется и в тех текстах, где речь идет о предназначении поэта. Например, в песне «О ты, не знающий сна» (1990) поэт, чуждый общественных нужд, противопоставляется сильным мира сего — политикам, властителям, монархам, которые способны «понукать толпой» и «верить в убийство ради добра»: О ты, достигший сполна Поэт в сравнении с этими вершителями судеб кажется незначительной фигурой. Но именно эта его «незначительность», контрастируя с ужасающей деятельностью «борцов» и государственных деятелей, не позволяет сомневаться в истинности его предназначения, лишенного всякого гражданственного пафоса и прагматичности: Хлопот не знаю лишь я, Думается, что «глагол» здесь — не просто «часть речи», глагол — это «Слово» в пушкинском смысле («Глаголом жги сердца людей…»). Через эту ассоциацию в текст песни входит тема высокого предназначения поэта, которое суждено осознать не каждому. Мотив маленького человека отчетливо звучит в песнях «Мой несчастный друг, господин Н.Н.» (1989) и «Призвав решительность и строгость» (1989), образующих единый гипертекст, которому предпослан самоироничный эпиграф: «Отчего в России мало авторских талантов?» — крылатая фраза из публицистической заметки Н.М. Карамзина. И в первой, и во второй песне — два персонажа: один — автор, а второй — его герой. Героев обеих песен объединяет их «негероичность», обреченность на забвение. Персонажи получают свои характеристики через отрицание тех качеств и действий, которые могли бы сделать их интересными для будущих поколений, спасти от «забвенья тлена»: «Не свергал столпов, не крушил кладбищ, мимо войн прошёл, не задет» («Мой несчастный друг, господин Н.Н….») [5, с. 222]; «не познакомился с опалой…, юнцом не ползал по окопу, не лазил к барышням в альков, не эмигрировал в Европу из-за незнанья языков…» («Призвав решительность и строгость…») [5, с. 224-225]. Сам же поэт — лирический герой этих песен, останавливая свое авторское внимание на этих «незначительных» персонажах, словно бы бросает вызов окружающим, перед «величием» которых он «признает свою убогость». Он как бы намеренно уводит и своего героя, и самого себя от «популярных» и в то же время предсказуемых, избитых поступков, тем и образов, оставаясь чуждым всему миру, но уверенным в своей правоте, одиночкой: Разгребать никто не пойдёт руин, В песне «Тарантелла» (2004) снова появляется образ «незначительного» человека, который переплетается с темой поэта и поэзии. Герой песни описывает незнакомца, изображенного на одном из портретов в Эрмитаже. Изображенный на картине персонаж «мало заметный глазу ярких между личин», однако щербаковский герой почему-то обращает свое внимание именно на него. Этот безымянный персонаж становится для лирического героя источником вдохновения: Склеил бы опус я и даже целый бы эпос развернул. Однако незнакомец, такой габаритный с виду («брав, беспечен и толст»), на портрете лишь «сидит и молчит». Вдохновение тоже молчит, «повесть ни с места»: Способа нет добиться толка от персонажа моего. Но — поразительно — такое праздное существование запавшего в душу персонажа совсем не огорчило щербаковского героя, напротив — скорее обрадовало, он увидел в нем родственную душу, в какой-то степени отражение самого себя: Но на холсте прекрасном всплыл из небытия. В последней строке «бездейственный» персонаж, сам лирический герой и пушкинский Моцарт (ибо «гуляка праздный» — это аллюзия на слова Сальери, сказанные в адрес Моцарта в «Моцарте и Сальери» Пушкина) оказываются «в одной компании». Качество, по которому они вроде бы объединены, — праздность. Герой торжествует, ибо вдохновляется внезапной мыслью о том, что и праздность может стать средством от забвения и небытия: Перья долой, подать фужеры, фрукты и музыку сюда! Конечно, эти строки полны иронии и лукавства, ведь понятно, что лишь поверхностный взгляд не вникающего в суть человека может увидеть в Моцарте (даже с подачи пушкинского Сальери) лишь праздного гуляку. В последней строфе этой песни иронично обыгрывается текст пушкинского «Я памятник себе воздвиг…», в которой герой сближает себя уже не с Моцартом, а с самим Пушкиным: Организуя стаи, пусть повсюду не раз Хлестаковские интонации появляются в этих строках, однако мы понимаем — это лишь ирония, лишь маска, под которой прячется вдумчивый, тонкий, ранимый, сложный и уж точно не праздный поэт. Опять благодаря обращению в финале к пушкинскому стихотворению (причем сокровенному, почти интимному, но воспринимаемому многими как громкое, программное), пусть и в ироническом ключе, песня приобретает иное звучание, из разряда легких и шуточных она переходит в разряд философских, в которых осмысляется предназначение поэта. Итак, рассмотренные примеры обращения к «классическому» мотиву маленького человека в песнях Михаила Щербакова говорят о том, что мотив этот востребован, но используется автором чаще всего в ироническом ключе, благодаря чему мотив маленького человека (или в частном случае — среднего человека) оказывается переплетенным с мотивами осознания собственной уникальности, одиночества, а также является одним из ключевых в раскрытии темы предназначения поэта и смысла творчества. Литература 1. Литература и язык: современная иллюстрированная энциклопедия / под ред. проф. А. П. Горкина. — М.: Росмэн, 2006. 2. Песни Михаила Щербакова: неофициальная страница [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://blackalpinist.com/scherbakov/praises.html. 3. Савоскул, О. C. Мир демиурга Щ. / О. C. Савоскул // МКЩ: сборник работ о творчестве Михаила Щербакова / сост. О. C. Савоскул; ред. О. С. Савоскул и В. Кукушкин. — М.: ОГИ, 2008. — С. 63-155. 4. Хазагеров, Г. Г. [Предисловие] / Г. Г. Хазагеров // Щербаков, М. К. Тринадцать дисков: тексты песен. — М.: Время, 2007. — С. 5-23. 5. Щербаков, М. К. Тринадцать дисков: тексты песен / М. К. Щербаков. — М.: Время, 2007. — 400 c. |