Поэт поколения

Изысканная, сложная мелодия, сложная строфика, необычная рифмовка – все это связано с одной особенностью этого барда, объединяющей его с определенным поколением и отделяющей от бардовской песни

Есть поэты поколения. Ничего не попишешь и не поделаешь – они были, есть и будут, покуда существует поэзия. Почему именно они оказываются поэтами того или иного поколения – бог весть. Словами не сформулируешь. Они сами это сформулировали своими словами в рифму. Вот если расположить все их слова, тогда и получится поэт поколения. Такими были Лермонтов, Окуджава. Рискну предположить, что подобный же поэт поколения – Михаил Щербаков.

Нервы и мировоззрение

Странный круглолицый поэт в очках, с гитарой и с крепким, фундированным филологическим образованием, внешне изумительно похожий на Николая Заболоцкого. Его концерт состоялся в Питере 11 февраля в Концертном зале у Финляндского. Он выступал вместе со своим другом и аккомпаниатором Михаилом Стародубцевым. Пели дуэтом песни Щербакова под две гитары, порой – под гитару и фортепиано. В позапрошлом году Стародубцев был признан лучшим учителем музыки в России.

Более всего Михаил Щербаков сторонится красивых слов, которые так любят журналисты. Не раз и не два он говорил на своих концертах, отвечая на те или иные записки, приблизительно следующее: «Мне интересно сочетание слов со словами и слов с музыкой. То, о чем вы спрашиваете, мне неинтересно». Если бы он не так сторонился красивых слов, то обязательно процитировал бы Акутагаву Рюноске: «У меня нет мировоззрения. Мои нервы – вот мое мировоззрение». Между прочим, это тоже знак поколения, прильнувшего, если можно так выразиться, к песням Щербакова в середине 1980-х годов, учась в старших классах школы. Это поколение, которому вроде бы все удалось.

Все невозможное произошло на их глазах и с ними. Люди, родившиеся после полета Гагарина, выбрались за все железные горизонты советской действительности. Могут читать, есть, пить то, что не полагалось советскому человеку, могут ездить без партийной визы за кордон, могут жить в больших городах без прописки (кончилась эпоха фиктивных браков). Такой вот кульбит сознания. Это поколение выбрало если не пепси и личное обогащение, то узкую, интересную специальность, требующую немалых интеллектуальных усилий.

Это поколение с младых ногтей почувствовало вкус и запах неудачи. Победы, после которой следует поражение, и поражения, после которого надо подняться. Поэтому они слушают поэта, который, глядя в зал, говорит: «Мне интересны неудачники. Почему им не повезло? Как правило, это очень способные, талантливые люди». Людям этого поколения интересно слушать такого же, как они, узкого специалиста, занятого своим интересным, требующим немалых интеллектуальных усилий делом. Никаких «общих идей», никакого «мировоззрения». «Все. Хватит побед. Повоевали, пожгли. Две тысячи лет даром для нас не прошли», – поет Михаил Щербаков, и это поколение с ним соглашается.

Другое может и не согласиться. К сожалению. Если суммировать это мировоззрение, которое не хочет быть мировоззрением, то оно будет приблизительно таким: в отрочестве и ранней юности мы оказались в мире, выстроенном теми, кто хотел сказку сделать былью. Нам очень хотелось, чтобы получившаяся быль превратилась снова в сказку. Это четверостишие Щербакова пересказано своими словами, но в рифму оно великолепно.

Основные характеристики

Щербаков – пессимист? Пожалуй, что и так. Только пессимист может написать и спеть балладу про особые чуткие сверхсекретные приборы, которые видят все, что происходит на вверенном им аэродроме, но не вмешиваются в происходящее. Их дело – фиксировать и наблюдать, вмешиваться – не их дело. Точно так же не дело самолета, груженого бомбой, освобождаться от гибельного груза: «Он верен воле неважно чьей, поскольку ведает связь вещей, доступную лишь машинам. И вот, почувствовав эту связь, он дрогнул и подался, кренясь, и вся структура его взвилась и радостно загудела. Взлетает он, серебрист и наг, и бомба в нем говорит: "Тик-так". Момент, и все покрывает мрак, а дальше – не наше дело».

Щербаков – стоик? Конечно. Только он – веселый стоик, что, в общем-то, довольно частое явление. В противном случае он ни за что бы не написал лихого «Трубача», начинающегося ламентацией: «Ах, почему наши дела так унылы? Как вольно дышать мы бы с тобою могли. Но где-то опять некие грозные силы бьют по небесам из артиллерий земли» и заканчивающегося куда как бодро: «Я здесь никакой неудачи не вижу. Будь хоть трубачом, хоть Бонапартом зовись. Я ни от кого и ни от чего не завишу. Встань. Делай, как я, ни от кого не завись».

Правда, сам Щербаков довольно иронически относится к этой песне. Обязательно предваряет или завершает ее исполнение каким-нибудь насмешливым комментарием. Это входит в неписаный кодекс поведения поэта поколения, поколения одиночек. Никаких громких деклараций. Любой пафос должен быть смочен слюной иронии, насмешки. Положение одиночки и само по себе достаточно пафосно, чтобы усугублять его лишней патетикой. Щербаков – особенный бард. Он выламывается из структуры и жанра бардовской песни. Но жанр живет, покуда есть нарушители жанра. Щербаков – такой нарушитель.

Одиночка

Щербаков – бард. Но – бард особенный. Он выламывается из структуры и жанра бардовской песни. Недаром его так долго не замечал классик и один из создателей этого жанра Булат Окуджава. Лишь незадолго до смерти Окуджава сказал, что бардовская песня жива, раз есть Михаил Щербаков. Жанр живет, покуда есть нарушители жанра. Щербаков – такой нарушитель жанра. И дело не только в том, что он порой пишет свои песни на музыку Перселла или Нино Рота. Изысканная, сложная мелодия, сложная строфика, необычная рифмовка (недаром тексты Щербакова изучают серьезные стиховеды) – все это связано с одной особенностью этого барда, объединяющей его с определенным поколением и отделяющей от бардовской песни. Бардовская песня – коллективна, соборна, семейна. «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке», – вот ее девиз, пропетый Окуджавой. Щербаков – принципиальный, идейный, стихийный одиночка, который не пропадет. Сверхзадача его поколения.

Всем, кто слышал ответ Щербакова на одну из записок: «Как можно с вами связаться?», запомнился и его смысл, и тон. Спокойный взгляд сквозь круглые очки в зал: «Со мной вообще лучше не связываться». Еще бы, автор самого резкого ответа на лиричнейший «Последний троллейбус» все того же Окуджавы. У Окуджавы к одинокому печальному поэту приходят на помощь пассажиры полночного троллейбуса. У Щербакова пьяный докучный попутчик лезет в душу и раскрывает душу.

«Не мычи, пассажир, так ласково. Стоит повесть твоя пятак. Сколько пива в тебе голландского, я вполне угадал и так. Худший способ вербовки ближнего – биография с молотка. Эко диво, что ты из Нижнего, – хоть из Вышнего Волочка. <...> Возражай естеству по-разному, раздражай ретивое, но не указывай мне, алмазному, на свое золотое дно». Этим «Не мычи...» Щербаков иронически напоминает слушателям то давнее, окуджавское из «Последнего троллейбуса»: «Как много, представьте себе, доброты в молчаньи, молчаньи...» Поэт отчаяния? Можно и так, только это отчаяние сдобрено иронией и насмешкой и от этого на редкость обаятельно.

Подтвердить сие цитатой, увы, мудрено. Вне звучания голоса и гитары слова поэта Михаила Щербакова в таких сложных случаях, как отчаяние вперемежку с иронией, порой превращаются в груду битых черепков, в невнятное шаманское камлание. Он – прав. Важнее важного для его текстов – сочетание слов и музыки, слов и его собственной незаемной, неподражаемой одной-единственной интонации. 11 февраля он пел только старые свои песни, что стал делать совсем недавно. Был неожиданно мягок, что тоже редкость. Казалось, он подводил некий итог – странный поэт с гитарой и крепким, фундированным филологическим образованием, внешне похожий на Николая Заболоцкого.