Артем Казанцев

РУЖЬЕ ИМЕНИ ЧЕХОВА, КИНЖАЛ ИМЕНИ ЩЕРБАКОВА

1. БАБОЧКА И РЫСЬ

После прослушивания т. н. "американской" кассеты меня не оставляло чувство, что что-то незаметно ушло из песен, то, что меня притягивает мистическим образом к творчеству Щербакова. Но вот что?

У меня все песни у Щербакова распадаются на два блока, условно серьёзные ("Chinatown", " Вторник, второе августа...", "Анета"...) и условно несерьёзные ("Австралия", "Суставы", "Фонтанка"...). Естественно, есть середина. Возьму условно серьёзную песню "Конец Недели" ("День словно в стороне висел...") и новую, условно несерьёзную песню - "Неразменная бабочка" ("Не нарушать бы ветру эту тишь...").

Что меня в песне "Конец Недели" завораживает, так это апокалиптический взгляд на жизнь. Сказать, что Щербаков пишет о смерти - значит ничего не сказать. Но в этой песне ощущение её близости достигает такого накала, предела, что странно, что у Автора хватает сил делать что-то, как-то существовать после её написания. С каждым боем часов, с каждой ложкой джема, с каждым дымным вдохом: бесшумная рысь ближе и ближе, но самое главное - мы по эту сторону стекла 1, вместе с автором. Сумерки неотвратимы.

День словно в стороне висел, нас как бы не касался,
он выдался не хмур, не скор, не более весом,
чем всякий дар небес, и нам последним не казался.
А это был последний дар. И никаких потом.
Но кто же в пятом знал часу, что станет с ним в шестом?
Вне связи с миром наш тонул в снегах двуглавый терем,
и рысью, да не той, какой рысак рекорды бьёт,
а родственницей льва, сиречь лесным пятнистым зверем,
шли сумерки на нас. Но мы не брали их в расчёт.
Меж тем уже и ром не грел, и джем горчил, и мёд.

Не в нашей, слушательской власти повлиять на события, но и не во власти автора. Он уже расставил все семафоры заранее, и таков закон природы (его природы), что стадо тонет, бабочку-однодневку сдувает с рукава, Анна Каренина гибнет в морской пучине. И мы это понимаем, и автор. И автор завоевывает мое сердце тем, что я вижу себя в заваленной снегами избушке, жгущим забор и полусгнивший шкаф. И каждый миг расходуется не на то, потому что я там, в избушке, ничего еще не знаю. И скорее всего, не узнаю. А я - наблюдатель, хоть и знаю, но ничего изменить не могу. Такой вот драматизм.

Теперь посмотрим в фасеточные глаза Шансонетки. Сначала нам обещают Бурю на море, девятый вал и все такое:

Не нарушать бы вихрю эту тишь,
да нипочем ему не запретишь,
подует он, войдет в свои права
и отделит пыльцу от рукава

То есть ружье повесили, выбив из-под ног табурет. Далее идет описание неких декораций, совершенно бутафорские фонари на набережной - первый и второй пластмассовые, а остальная цепочка - нарисована, реквизитный лорнет, на живую нитку сшитое подвенечное платье. Вдали - мятежная яхта. Тучи на горизонте, в воздухе запах озона, птицы затихли, бабочки попрятались.

Вот сейчас из главного корабельного орудия, крупнокалиберной дробью, прямой наводкой, даже не снимаясь со стены, - грянет! Град, ураган, глобальное кораблекрушение. Но нет! ОН, оказывается, ставит точку с запятой! ОН подмигивает и улыбается:

Колёса вязнут в дымке и пыльце.
И океан меняется в лице.
Того гляди, всё кончится бедой...
Но тут я ставлю точку с запятой.
И в заводной сажусь аэроплан,
и уношусь туда, где океан,
за миражом, за яхтой, за четой.
За неразменной бабочкою той.

Оказалось, что можно вот так легко, с помощью знака препинания остановить спектакль, разбить стекло, залезть в пенопластовый аэроплан, прицепленный к потолку, и никакой шторм не страшен. И не объяснять ничего, прикрывшись мандельштамовской фразой. Укрыться с головой под одеялом - авось не накроет. Авось монстр мимо пройдет. Рысь не учует. Солнце не сядет. Везувий не заговорит 2.

Справедливости ради, замечу, что бабочки и барышни с Дель Корсо 3 с завидной регулярностью появляются опять, так же циклично, как и цикламены 4, канадские гуси 5 и все их мохнатые дети 6. Но ведь "жизнь одна, другой не будет" 7! Мы-то не столетники 8, не бабочки-однодневки. А каково этому морскому офицеру, до боли нам знакомому? Не успел привыкнуть к одной Шарлотте-или-нет, а уж летит другая... Хотя, все они лишь однодневки, какая разница?

Вот такие мысли, такой вот искусственно подобранный контраст. Вот так легко и непринужденно можно не задавать этого жгучего, единственного вопроса, ответ на который - последний и единственный текст в мире - ДА 9 .

 

2. "СВЕРЧКИ-КУЗНЕЧИКИ" ("ЦЫГАНОЧКА")

Самая замечательная и интересная песня на диске" Если" - " Сверчки- кузнечики". Есть в ней такой потайной механизм, который заставляет слушать ее вновь и вновь, заводить опять как музыкальную шкатулку и, любуясь крутящейся балериной и лебедями, изнывать от желания посмотреть, что у нее внутри и как она так работает? Может, правда, в этой коробочке кузнечики сидят и стрекочут?

Такое странное начало -

То ли дело прежде! Крым,Кавказ...
Что ни похвали - твоё тотчас.

- причем тут Крым или Кавказ? И как можно владеть Крымом, только похвалив его? Или речь о кавказском обычае отдавать гостю любую понравившуюся вещь, стоит только похвалить? Тем более странно, ибо речь идет дальше не о вещи, а о человеке как-никак. Или просто надо было как-то начать, и вот такое вышло начало?

За четыре неполные минуты звучания песни меня знакомят с почти всей жизнью главного героя, "тогдашнего", глупого, да быстрого, и сегодняшнего, богатого, но одинокого и бесхребетного. И совершенно ничего не говорится о других героях, а главное - о героине этого романа. Она как бы остается за скобками; настолько бесплотны воспоминания, сны, что если вдуматься, начинаешь сомневаться - да существовала ли эта дама сердца вообще где-нибудь, кроме воображения рассказчика? Ну хорошо, допустим, что да, и отнесем ее эфемерность к намеренной слабости нажима пера. Что же до "пленителя" героини, то о нем вообще ничего не известно. Кроме фразы "знамо чья" поживиться нечем, так что если и знамо, то только участникам драмы, но не пытливым слушателям. Кто он? Бывший Лучший Друг? Известный Сердцеед? Карьерист-в-мундире из песни про рыжего клоуна или нежный недогадливый из песни про погибель "нынче, наверняка"? Может быть...

Почему же так держит на крючке меня эта история? Например, потому, что в ней недосказанного больше, чем сказанного.

Если сравнивать эту песню с каким-нибудь еще произведением, то на ум приходит "Расёмон" Агутагавы Рюноске, но рассказанный от одного лишь лица, а все остальные версии только подразумеваются. По-моему, Щербакову здесь удалось расширить сценическое пространство путем направления вектора внимания вовне, как если бы на портрете объект смотрел не на зрителя, а на кого-то еще, за рамку. И это напряжение внимания передается мне, поэтому я так заинтригован, как же смотрят из-за рамки в ответ, да и смотрят ли?

Посмотрите-ка, как исподволь Щербаков подводит слушателей к сопереживанию герою, которого он не очень-то заслуживает. Для начала проследим за такой вот метаморфозой: предположение - "там она, должно быть, как в плену" перерастает в утверждение "пленница горда", и дальше - "на окне решетка, дверь с замком" уже звучит как приговор. Ну конечно, не может же она находиться за дверью с замком добровольно? Или вот, собственно, сверчки-кузнечики, такой концерт по заявкам дают, что способны растрогать кого угодно, вон как наш герой расчувствовался, аж дымчатым стеклом глаза прикрывать приходится. А пленнице - все ни по чем, черства, как сухарь. Что же вы, кузнечики-сверчки? То, что у струны звон другой и давно не отзывается "знамо-кто", мы как-то уже забываем, но вот почему сверчки-кузнечики халтурят?

Интересно проследить параллель между песней "Вьюга замолчит..." и"Сверчками". Обе они построены по принципу серенады (не той, что"на балконе, в кружевах...", а "Под окном стою я с гитарою. Так взгляни ж на меня..."). Но во "Вьюге" сюжет развивается классически до самой последней строчки -

Мой ли это голос? Нет, он чей - то.
Я ли это еду? Нет, другой.

Двойной смысл этой строки, если его расписать и расшифровать, может быть перенесен как аппликация на песню о сверчках. Если иметь в виду буквальное прочтение, получается, что во "Вьюге" некто другой опередил лирического героя и уже окликает даму во дворце, тогда как в "Сверчках" соперник успел даже увести даму сердца и заточить ее в "нынешний приют". А если прочитать ее фигурально, как "я сам не свой, даже голоса своего не узнаю", то "Сверчки" заиграют дополнительным смыслом, потому что "звон другой" перекликается с тем чужим, "чьим-то" голосом из "Вьюги".

И наконец, по принципу самое вкусное - напоследок, Нестреляющее Ружьё Щербакова.

Конечно, речь идет о кольце и кинжале, которые своим восхитительным бездействием одновременно и тормозят, и двигают сюжет, как бы нажимая на газ и тормоз одновременно. Двигают - своим наличием в песне и прямой функциональностью, а тормозят - потому что Ружье Не Стреляет. Кто кроме Щербакова смог бы так точно выразить одновременно и отчаянное желание героя что-то изменить, и абсолютную его неспособность это сделать?

Рассеку подкладку по стежку,
перстень обручальный извлеку.
Осмотрю его, вздохну над ним -
и зашью обратно швом двойным.

и вторая цитата из песни:

Древний со стены кинжал возьму,
паутину-пыль с него сниму.
Лезвие протру и рукоять -
и повешу на стену опять.

Вот эта пружинка, которая толкает шестеренки сюжета, и вот почему звучит музыка, и вот видны и барабан с дырочками, и разновеликие зубчики, издающие "пинь" каждый на свой лад, и все равно - я снова и снова как околдованный завожу ключиком шкатулку и не могу оторвать глаз от танцующей балерины.

Я считаю, что за одну эту песню самого Щербакова надо наградить Ружьем имени Чехова, и одновременно учредить приз для будущих литературных критиков - Кинжал имени Щербакова, и награждать им самых беспомощных... Я буду первым кандидатом.


1 «Descensus ad Inferos»

2 «Тирренское море»

3 «Памяти всех»

4 «Любовь, как истина, темна…»

5 Перифразированная отсылка к строчке из песни «От рождества»: вернулся в Канаду рождественский гусь.

6 «Колыбельная безумца» (« Спите, мои благородные предки …»)

7 «Памяти всех»

8 «Вторник, второе августа…»

9 Последняя строка песни «Конец недели»: одно лишь слово было там, и слово было - «да»