Ирина Луговая

Cтоматология в творчестве двух бардов: МЩ vs МФ.

Сравнительный анализ текстов песен Михаила Щербакова «Жалоба» и Марка Фрейдкина «Песня о зубном протезе»

Мысль о сравнительном анализе образов лирического героя вышепоименованных поэтов на материале песен со сходным сюжетом пришла мне в голову после собственного визита к врачу — правда, не зубному, но это не важно. Итак, приступим.

Жалоба

Михаил Щербаков

Когда б не сто вольт сквозь пасть, я вряд ли теперь украсть
мечтал бы талон в медчасть на двадцать шестое.
Когда б не дупло в клыке, вздымал бы чело в венке,
стило золотое сжимал бы в руке.

На кухне ночной порой, под раковиной сырой
найдя шестиногих рой, спою: извините,
откуда же столько враз и именно в этот час?
А впрочем, живите. Теперь не до вас.

Когда б не зубная боль, залез бы на антресоль,
достал бы аэрозоль. Тут им бы и амба.
Да, знать, не теперь. Слаб, горд. И от пощажённых орд
не жду дифирамба. На кой он мне чёрт?

В медчасть поутру пойду. Талон таки украду.
Врачей призову к труду, что даже уместно.
Не то чтобы клином свет сошёлся на них. О, нет!
А всё интересно, что скажут в ответ.

А скажут они: стой там. Не лезь наобум в наш храм.
Сначала понравься нам. Блесни жантильомством.
Покажешься нам орлом — пропишем тебе боржом.
Покажешься монстром — зарежем ножом.

Ах, мне всё равно, друзья! Пускай покажусь вам я
хоть снайпером без ружья, хоть модным стилистом.
Зовите меня Джеймс Джойс. Грузите меня в роллс-ройс.
Везите со свистом меня в Иллинойс.

Но выдайте мне мой шанс. А вдруг я и впрямь Сен-Санс.
Назначьте второй сеанс, когда вам удобно.
Но вылечите. Вылечите. А то ни к мечте, ни к нищете
душа не способна. Ни к феличите.

Неужто отказ? О, ад! Да если б не зуд в сто ватт,
гори бы огнём ваш склад пинцетов и марли.
Когда бы хоть вольт не сто, по мне бы и ад — ничто.
А так — не кошмар ли? Похоже на то.

О, немощь существ земных. О, жалкие шесть восьмых.
О, вздорный набор ночных забот одиноких:
нужда словеса ветвить, божбой небеса гневить,
травить шестиногих. Ловить и давить.

1998

Песня о зубном протезе

Слова: М. Фрейдкин 

Знают все, как я в быту неистов,
оттого, должно быть, неспроста,
с юных лет не вынося дантистов,
не санировал я полость рта.
В те годы был я молод и весьма беспечен,
но в одно из неприятных утр
я обнаружил вдруг, что совершенно нечем
стало пищу принимать вовнутрь.

Что ж тут делать и куда деваться,
если выхода другого нет?
И пошёл я, сирота, сдаваться
в ненавистный с детства кабинет,
где каждый миг в руках вредителя и ката
полон мук неописуемых,
где целый день слышны с восхода до заката
вой и вопли истязуемых.

Объяснил мне доктор популярно
всё, чего я без него не знал:
что отросток мой альвеолярный
недоразвит и постыдно мал,
что исправлять пора, пока ещё не поздно,
нёбных пазух искривлённый свод,
что медикаментозно люфт пародонтозный —
не помеха ставить бюгель в рот.

В общем, сладили вставную челюсть —
цельносъёмный, так сказать, протез,
и теперь я только грустно щерюсь
на любой мясной деликатес.
К тому же, всех моих страданий в довершенье,
каждый раз, когда я вслух пою,
я завсегда просю у публики прощенья
за свою артикуляцию.

Мы ли были искры звёздной пыли?
Мы ли мнили, что конец зимы?
Мы ли слили всё под хвост кобыле?
Мы ли или были то не мы?
И вот пока встречались мы и разлучались,
ожил времени разъятый труп,
и вновь бухая мгла стоит в глазах, качаясь,
как последний почерневший зуб.

Паралеллизм сюжетов просматривается в том, что для обоих лирических героев (ЛГ) предстоящий визит к стоматологу — событие в крайней степени вынужденное. Сразу постулирую: этот визит — в случае МЩ гипотетический, в случае МФ — реальный, имевший место в прошлом — метафора вступления в контакт с внешним миром, по определению неприятный. ЛГ МЩ — мизантроп, ленивец, одиночка, его пугает социум, тем более — любая «организация», во власти которой предстоит оказаться. ЛГ МФ — гедонист, также ленивец, гуляка; люди не пугают его, неприязни к ним он также не испытывает, но активно предпочитает общество «своих», тех, с кем комфортно, кто разделяет его ценности и понимает с полуслова, а лучше бы без слов. Выход из этого малого круга вовне крайне неприятен и нежелателен; как правило, однако, все оказывается не так страшно, и добрые люди обнаруживаются везде, и все же по возможности ЛГ старается без этого обойтись.

Однако наступает момент, когда избежать контакта с социумом в лице стоматолога невозможно. В случае МЩ это «дупло в клыке», вызывающее «боль в сто ватт», в случае МФ — то, что «совершенно нечем стало пищу принимать вовнутрь». Различие этих поводов также весьма характерно для образов ЛГ. В творчестве МЩ крайне мало упоминаний о столь низменном предмете, как пища. «Вот напиток в ледяном штофе, вот анчоусы и брусника», «пили водку, ели клубнику, а может, и смородину — не о ней сюжет» — именно что «не о ней». Боль — вот этого сколько хочешь. ЛГ МЩ испытывает ее постоянно, это фон его повседневного существования; к боли — душевной, зубная — метафора («зубная боль в сердце» Г. Гейне) — можно притерпеться, что себя и уговаривает сделать наконец автор в большинстве песен; можно — и следует — с нею смириться, можно попробовать убежать от нее, отвлечься; но она заведомо «не престанет», она — неотвязный спутник рефлексирующей личности. ЛГ в основном и занят во время своего безделья отслеживанием приливов и отливов этой постоянной боли — отсюда гениальная формула «мне очень плохо, мне даже хуже, чем только что». В рассматриваемой песне нечто подобное тоже есть: «Когда бы хоть вольт не сто, по мне бы и ад — ничто, а так не кошмар ли? Похоже на то». Итак, вглядевшись пристально в свою боль, ЛГ находит ее, пожалуй — постоянные сомнения во всем, в том числе и в определении степени боли, еще один базисный фактор для ЛГ — чрезмерной. Пожалуй даже, столь трудно переносимой, что она, чего доброго, вынудит ЛГ войти-таки в контакт с социумом, вот ведь уже вынудила возмечтать о краже «талона в медчасть на двадцать шестое», то есть мысленно вступить в контакт с неким учреждением — разумеется, маргинальный: талон он мыслит «украденным», понятно ведь, что по-хорошему «там» ничего не дадут, нечего и пытаться просить («людей просить не смею»). ЛГ МЩ — запуганный маргинал, его взаимоотношения с социумом раз навсегда определены: ЛГ пытается «ни от кого не зависеть», социум мстит, настигая в уединении и пытаясь окончательно загнобить, уничтожить «лишнего человека» — бесполезный, а значит, вредный элемент. ЛГ уходит — ввысь, вглубь себя, в даль, в сон, в блажь, в слово — пытаясь забыть о навязчивой реальности, загнобить ее в себе (как она его — в себе). Увы, пока он жив, это невозможно; так с переменным успехом и происходит его существование. Остается лишь утешаться тем, что «всех не догонят — догонят не всех. Всего не отнимут — отнимут не всё».

Взаимоотношения ЛГ МФ с реальностью менее драматичны; его герой добрее, снисходительнее; у него есть некий круг милых сердцу друзей и подруг; круг этот естественным образом редеет, однако остаются семья, память... Формула, ошарашивающая слушателя с первых строк песни: «Знают все, как я в быту неистов» — расшифровывается довольно просто: по возможности пренебрегаю неприятными обязанностями, потребностями тела; приятными же — отнюдь: «курю, курю, курю, курю», «сердце бьется горячей от изысканных напитков и божественных харчей», «коротали вечера за кристалловскою «Старкой» — в общем, ничто человеческое... в неприятный сегмент реальности приходится выходить лишь когда совсем припрет — в том смысле, что гедонизм перестает быть возможным — в данном случае метафорически «буквально нечем стало пищу принимать вовнутрь».

И опять же — более реалистично мыслящий ЛГ МФ «встал — пошел»: «Что ж тут делать и куда деваться, если выхода другого нет? И пошел я, божий раб, сдаваться в ненавистный с детства кабинет».

В случае МЩ все остается в сфере умозрений — мечты украсть талон, в крайнем случае — намерения: «В санчасть поутру пойду, талон таки украду»; предположений о том, как отреагируют на ситуацию врачи.

Образы врачей в обеих песнях схожи своей непонятностью: оба персонажа произносят какие-то загадочные, зашифрованные и от этого еще более пугающие речи. Явно для обоих ЛГ врач — некое существо породы дивной, и ждать от него можно чего угодно («Покажешься нам орлом — пропишем тебе боржом, покажешься монстром — зарежем ножом»). Тем более что судьба ЛГ в его руках, так что благоговейный трепет вполне уместен — у страха, как известно, глаза велики.

Однако «шифровка» врача из песни МФ — лишь чуть утрированный монолог, пестрящий врачебными терминами, вполне благожелательный к пациенту, предлагающий конструктивное решение его проблемы. Что и понятно, ведь этот врач — вполне реален, ЛГ рассказывает о состоявшемся, хотя и долго откладываемом, визите к врачу — и его результате, который, как обычно у МФ, не то чтобы совсем плох, но и не окончательно хорош — «все могло быть хуже в сотню раз». Подобно герою МЩ — да и большинству «тех, кто на земле свое отзимовал» — герой МФ тоже приходит к смирению; это смирение с ситуацией, оно более гармонично, чем у МЩ, внутри смирения которого — всегда бунт. На самом деле ЛГ МЩ категорически, базисно не приемлет этот мир, не считает и не ощущает себя его частью, он здесь чужак, наблюдатель, уничтоживший «еще младенцем» все документы и «сидящий на крыше, в дуду играя по нотам, ни с чем не связан». А что это, если не бунт? И если у МФ «все могло быть хуже в сотню раз», то МЩ «хуже, чем только что» может стать — и становится — каждую минуту.

ЛГ МЩ существует в фантастическом мире собственных грез и кошмаров; его «врачи», как и положено представителям враждебного социума, предстают некими недобрыми абстрактными сущностями, осознающими собственное могущество, высокомерными от этого, произносящими загадочные речи, вложенные в их уста самим автором. Он говорит сам с собою, других персонажей в его творчестве просто нет. Вот он вообразил, как придет в некий «склад пинцетов и марли», там соткется из воздуха некая сущность... вот если б он был этой сущностью, как бы он изъяснился? Да вот так: «Стой там! Не лезь наобум в наш храм! Сначала понравься нам, блесни жантильонством». Понравиться, прийтись ко двору, мимикрировать под «своего», вступить в комсомол, скрыв, что на самом деле — агностик, «в сущности-то мы одно и то же, если не вникать в оттенки»... Нет, «зеленая кровь, голова на винтах» — не скроешь чуждости, сущности; дернешь не вовремя ртом, окажешься неуместен, будешь разоблачен, отвергнут, и останется только «уползти в свой вигвам и выпить там свою цикуту». История эта повторяется из песни в песню, вот и снова: «Неужто отказ? О ад!»

«В финале рекомендуется выйти на обобщение», как написал один казенный рецензент. Оба автора это исправно делают — профессионалы, куда деваться. И финалы обеих песен тоже чрезвычайно характерны.

Последний куплет песни МФ, казалось бы, взялся ниоткуда, никак из рассказанной истории не вытекает — предлагая слушателю догадаться о связи. Сравнение «бухая мгла стоит в глазах, качаясь, как последний почерневший зуб», во-первых, неудачно, во-вторых, притянуто за уши. Смысл финала все тот же: было и прошло. Так толкуют сны: выпал зуб — друга потерять. Жизнь — цепь потерь, с этим придется смириться. Череда встреч и разлук, зримое течение времени — вот были зубы, вот их нет, вот вместо них протез — суррогат, осталось только «грустно щериться на любой мясной деликатес» — но все же «пусть Божья искра в нас с утра не так шустра — мы живы, ура! Пам-пара-ру-ра!» Жизнь прожита — и это печально; но есть что вспомнить — и это здорово, даст Бог, «на наш закат печальный блеснет хоть что-нибудь улыбкою прощальной, и в наши 40 (50, 60 — ненужное зачеркнуть) с небольшим мы здесь еще пошебуршим».

Для ЛГ МЩ время не существует. Нет, есть и у МЩ ностальгические песни — «Песня о молодости», «Сверчки-кузнечики», «Москва — Сухуми», — из которых можно заключить, что ЛГ был когда-то «чином рядовой, лицом министр. Беден, да не жаден, глуп, да быстр». И не то чтобы в это не веришь. Просто прошлое с этим затянувшимся настоящим никак не связано. Отрезано. Ощущения непрерывного течения времени не возникает. Возникает — как в той же песне про сверчков — ощущение безысходного самокопания, бездействия, неосуществленных и не могущих быть осуществленными намерений:

...Нынче ж и бальзам ценой в брильянт,
еле пригубив, верну в сервант.
Древний со стены кинжал возьму,
паутину-пыль с него сниму.
Лезвие протру и рукоять —
и повешу на стену опять.

Ничем не заканчивается и намерение — вызванное «болью в сто ватт» — выйти в реал и решить там возникшую проблему. Обобщение ЛГ МЩ сводится к риторическому воззванию к высшим силам и констатации... все того же факта безысходности существования.

О, немощь существ земных. О, жалкие шесть восьмых.
О, вздорный набор ночных забот одиноких:
нужда словеса ветвить, божбой небеса гневить,
травить шестиногих. Ловить и давить.

Да, мы же не упомянули тараканов — полноправных, вполне реальных персонажей песни МЩ. Их ЛГ отказывался травить аэрозолью в начале песни, лаконично аргументируя: «Слаб, горд». В финале же, выйдя, казалось бы, на безысходное обобщение, позицию по отношению к этим персонажам — повторяю, в отличие от воображаемых врачей, вполне реальным — кажется, меняет, включая в круг своих «ночных забот одиноких» «нужду» «травить шестиногих, ловить и давить». То есть придется все же как-то реагировать на реальность, раз уж она пришла к тебе в дом, проникла в убежище. Как же? По возможности уничтожая.

Месседж ЛГ МЩ, обращенный к высшим силам («Тебя просить негоже, и все же, о Боже!..»), стало быть, таков: «Почто попускаеши низменным, недостойным внимания духовной личности явлениям, таким, как тараканы и зубная боль, отвлекать означенную личность от размышлений о главном?» («Когда б не дупло в клыке, вздымал бы чело в венке,стило золотое сжимал бы в руке».) Не дает ответа.

Что ж, попробуем и мы выйти в финале на обобщение.

Реальность вторгается в жизнь каждого из нас, рано ли поздно. Как бы мы ни норовили укрыться от нее в самодельном мирке из иллюзий, страхов, утопий, озлобленности, ограничить свой круг «своими», не замечать того, что не нравится, отгородиться магией слов и ленью.

Она — реальность — бьет по самому больному; вернее, бьет она постоянно, не разбирая куда, не выбирая наших болевых точек — это мы научились не замечать ударов по другим точкам, игнорировать их. Но в какой-то момент, по теории вероятности, удар приходится в нерв — у каждого он свой. И приходится реагировать — выбора не остается. Мы делаем это как умеем. Заговариваем свою боль. Все равно не видим за болью реальности. Или скрепя сердце выходим из уютного, намоленного мирка — и что же? «Все могло быть хуже в сотню раз». Как-то, оказывается, можно договориться с внешним миром. Может быть, стоит попробовать? Помните финальную фразу из фильма «Репетиция оркестра»? «Мы здесь, чтобы попробовать еще раз».

Апрель 2012