Спиглазова А.В., Ростов-на-ДонуПочему у песни «Без названия» такое название?Он вел жизнь самую рассеянную; торчал на всех балах, А. С. Пушкин. Египетские ночи
В песне Михаила Щербакова «Без названия» есть цитата, о которой интересно поговорить. Она способна полностью перевернуть наше представление о содержании песни, обнаружить в ней две стороны происходящего, как на монете аверс и реверс. Здесь в холодной роскоши dolce vita звучат джазовые мелодии, музыкальная шутка оборачивается битвой не на жизнь, а на смерть ради бытия и любви, у лирического персонажа появляется призрак антагониста. Автор действует здесь, как монтажер в кино, совмещая фрагменты чужого текста с аутентичным языком описания. Можно было бы сказать — «совмещая кадры», потому что реминисценция, о которой мы будем говорить, — кинематографическая.
Песня «Без названия» полнится образами успеха, великолепия, блеска — того, что выглядит безупречно и кажется первоклассным. Это вечеринка из мира грез, Джо Димаджио, чаши с вином и льдом, Париж и так далее; блистательна игра пианиста, упоителен тот полет, в который он вовлекает окружающих. Однако у того же блеска есть и оборотная сторона. Это блеск холода, блеск льда. Отношения людей формальны, в них нет самобытности и нет подлинной глубины. Описание рассказчиком всего происходящего напоминает заполнение некоего протокола: «Успел... о с в о и т ь второй этаж»», «бильярдную о с м о т р е л», затем п о с е т и л, з а ш е л у т о ч н и т ь и так далее. В конце концов, за всем этим следует удовлетворенный вывод: «Все, что делал я, было свежо, как растение в вазе». В песне есть и другой мир, с которым рассказчик в конце концов остается наедине; это словно подводная часть айсберга — здесь время бежит с гротескной быстротой в ритме природных сезонов, мир представлен полярными состояниями, а основным эмоциональным переживанием является гнев. Гнев в скрытой форме присутствует в песне с самого начала. Сарказм то и дело прорывается в речи героя, («легко полюбил родню»), и в итоге распространяется и на первоначальное утверждение. Действительно ли этот день был таким уж «удачным»? Не является ли данное высказывание иронией, следует ли его понимать обратно буквальному смыслу? Персонажи, показанные через призму взгляда повествователя, не вызывают особых симпатий. Но есть одно исключение — одного из присутствующих на светском рауте все же выделяет особое внимание повествователя. Это пианист-виртуоз, приглашенный развлекать публику. Первоначально он появляется в списке диковин между напитками и едой: «Ждали чаши с вином и льдом, чудо клавишник-виртуоз, / — и фуршет, без особых затей, но отменно съедобный». Но отношение рассказчика постепенно меняется и в итоге становится эмпатическим — сопереживающим. Грянул клавишник до-ре-ми, откусил от сигары край — Клавишнику отведена целая строфа, на фоне того, в то время как другим персонажам достаточно строчки или полстрочки. Его занятие названо работой, что отражает уважительное отношение наблюдателя. Пианист вовлечен в то, что он делает. Появляется даже впечатление, что рассказчик проводит параллель между виртуозом и собой — стоит вспомнить песню «Флейтист», где монолог музыканта, вызванного для развлечения гостей, произносится от лица лирического «я», от первого лица. Но пианист — это не только альтер-эго героя, а еще и кинореминисценция. В этих пяти строчках есть отсылки к эпизоду музыкальной дуэли из фильма Джузеппе Торнаторе «Легенда о пианисте» («Легенда о пианисте над океаном», «Легенда о 1900»). Песня «Без названия» содержит несколько фрагментарных цитат из этого фильма, вышедшего на экраны в 1998 году, для русского зрителя — в 2001. Фильм снят по пьесе Алессандро Барикко «1900. Монолог». Главный герой — музыкант, виртуозно играющий на рояле. В первый день первого года «этого нового чертового века» (в фильме имеется в виду 1900 год) черный кочегар лайнера «Вирджинец» Дэнни Будман находит на крышке рояля в салоне первого класса коробку с младенцем. Буквы «Т.Д.» — название торговой марки — Будман ошибочно трактует как надпись «Тебе, Дэнни» (в английском варианте: «Thanks, Danny»). Он решает усыновить ребенка, и мальчик получает экстравагантное имя Дэнни Будман Т.Д. Лемон 1900, или просто 1900 (Новеченто). Поскольку Дэнни Будман опасается, что ребенка заберут портовые чиновники, он запрещает Новеченто покидать корабль. 1900 никогда не сходит на берег, у него нет документов, удостоверяющих личность, он не является гражданином ни одной страны. Загадочным образом научившись играть на рояле, Новеченто становится пианистом, не имеющим себе равных. В фильме уникальная способность главного героя играть как целый оркестр — заменять собой двух, трех, четырех человек — показана буквально через присутствие на клавиатуре рояля множества рук. Эти кадры мы видим в эпизоде дуэли музыканта Дэнни Будмана (Новеченто) с королем джаза Джелли Роллом Мортоном (в фильме — Кларенс Вильямс). Самолюбие Мортона задето слухами о пианисте, который играет «что-то, похожее на десять джазов одновременно». Он хочет вернуть статус-кво. «То, что он задумал, было дуэлью. Тогда это было модно. Бросали друг другу вызов на состязание в виртуозности исполнения, и, в конце концов, один побеждал. Штучки музыкантов. Никакой крови, немного ненависти, настоящей ненависти под кожей» 1. Эпизод последнего раунда музыкальной дуэли — игра 1900-го — выстроен по принципу, схожему с градацией. Вначале мы играющего музыканта, видим крупным планом клавиатуру, где в быстром темпе играется джазовая импровизация. Затем в музыке появляются дополнительные элементы, которые исполняют еще две руки того же музыканта, одновременно с первой парой рук, играющей основную мелодию. По мере того, как музыкальная ткань становится насыщеннее, мы видим на клавиатуре две, три, четыре пары рук. Кадры накладываются друг на друга, изображение размывается — но смысл, заложенный в этом приеме, понятен: в действии фильма наступает момент, когда обыденный мир расступается, чтобы дать дорогу чему-то необычайному и сверхчеловеческому. Игру пианиста оттеняет реакция публики, застывшей в абсолютной неподвижности. Неподвижной и похожей на стоп-кадр публика остается и после окончания музыкального номера. В полной тишине музыкант встает, берет сигарету (но не сигару!) и зажигает ее о раскалившиеся струны рояля — зал начинает бешено аплодировать. Потусторонний мир отходит на второй план, в свои права снова вступает человеческое измерение. «Публика впитала все не дыша. Затаив дыхание. Глаза прикованы к фортепиано, рты открыты, совершенные идиоты. Они оставались так, в тишине, абсолютно остолбеневшие, даже после этого убийственного залпа аккордов, когда казалось, у него сотня рук, казалось, пианино должно взорваться с минуты на минуту. И в этой безумной тишине Новеченто поднялся, взял мою сигарету, потянулся немного вперед, за клавиатуру, и поднес ее к струнам фортепиано. Легкое шипение. Он достал ее оттуда, сигарета горела. Клянусь. Прекрасно горела» 1.
Жизнь музыканта в фильме и в пьесе подана через восприятие Макса Туни — друга Новеченто, трубача из оркестра «Вирджинца». При первой встрече с пианистом Туни поражен описанием улиц Нового Орлеана, странно точном для человека, о котором говорят, что он никогда не сходит на берег. (В пьесе Барикко этот момент в монологе Туни отмечен ремаркой: «Не знаю, но в тот момент чувством, которое я испытал на мгновение, сам не желая того, не знаю почему, был озноб: озноб от страха. Страха»). Новеченто присущ дар музыкального визионерства. Макс Туни пытается понять природу его игры. «Где бродят твои мысли, когда ты ударяешь по клавишам?». «Сегодня я был в прекрасной стране, волосы женщин там источали аромат, повсюду был свет и полно тигров». «Он путешествовал. И всякий раз воображение уносило его в новые места: то в сердце Лондона, то на поезд, пыхтящий где-то в глубинке, то на вершину гигантского вулкана. Или в самой большой церкви мира он считал колонны и смотрел на распятие...». Сверхъестественное постоянно подчеркивается в образе музыканта, в полном соответствии с жанром легенды
В «Без названия» мы сталкиваемся с фантасмагорической деталью — необъяснимой выходкой убедительной простроенной действительности. Это парящий в воздухе головной убор, как будто прилетевший с какого-нибудь полотна Дали или Де Кирико. Тема головного убора появляется в самых первых строках песни:
И ею закачивается песня — получается кольцевой мотив: У меня был удачный день. Он не кончился до сих пор. В фильме Торнаторе есть история о «голосе океана», которую рассказывает главному героя нищий эмигрант, перебирающийся в Америку. Голос океана отчетливо слышен живущим на суше. «Голос океана — это вопль... протяжный, громкий... он звучит, пока наконец не проникнет в тебя...». Океан — самое прекрасное зрелище на земле, дает надежду тем, кому нечего терять, потому что все уже потеряно, он внушает им: «жизнь необъятна...», «изменить свою жизнь, начать заново...». По сути, это формула американской мечты, очень важная в канве событий фильма. Само действие кинодрамы Торнаторе начинается с образа статуи Свободы и рассуждения о том, что в огромной толпе на палубе корабля всегда находится один-единственный счастливчик, который первым кричит «Америка!». Неудивительно поэтому, что, когда Новеченто решает сойти на берег и покинуть корабль навсегда, он делает это в порту Нью-Йорка. но, спускаясь по трапу, он вдруг останавливается на полпути. Стоя над водой, он изучает улицы, дома людей — открывшееся перед ним пространство. «Так он стоял целую вечность. Смотрел перед собой, казалось, искал что-то. И, наконец, сделал странную вещь. Он снял шляпу, протянул руку над поручнем трапа и бросил шляпу вниз. <...>. Когда мы снова подняли взгляд на лестницу, мы увидели Новеченто, в его пальто из верблюжьей шерсти, в моем пальто из верблюжьей шерсти, он поднимался по этим двум ступенькам, повернувшись спиной к миру, со странной улыбкой на лице. — Видел? Новый пианист прибыл, — сказал Нейл О'Коннор. — Говорят, он еще круче, — ответил я»1. Единожды сделанный выбор определяет всю судьбу героя, которая оказывается трагичной. После второй мировой войны «Вирджинец» собираются потопить — судно слишком сильно пострадало и стало непригодным для совершения рейсов, но среди людей, сошедших на берег, Дэнни Будмана не оказывается. Портовым властям сложно поверит в то, что на борту судна находится живой человек, так как музыкант не имеет документов и никому не известен на суше. Туни пытается выманить Новеченто наружу с помощью блюзовой мелодии, некогда сочиненной им. Эта фортепьянная импровизация посвящена американке мисс Падоэн, отца которой Новеченто некогда знал — это он рассказал музыканту о «голосе океана». Пластинка с мелодией хранится в лавке скупщика. Туни продает ему свою трубу, но перед продажей просит в последний раз сыграть на ней. Хозяин лавки узнает чарующую мелодию с неизвестной пластинки, происхождение которой для него загадочно — на ней нет ни исполнителя, ни имени композитора. «Та мелодия, что вы сейчас играли... что это?» — спрашивает торговец, удившись. — «Она без названия» («It has no name»), — отвечает трубач. Мелодия «без названия» становится поводом для рассказа Макса Туни о пианисте — она вызывает давно минувшие образы и события, становится сюжетной рамкой фильма. В песне Щербакова «Chinatown» есть образ, который вполне применим к характеру его творчества: «Он не здесь уже, он по соседству / где-то, ближе к детству, к школе, что ли, / ближе к манускрипту, к палимпсесту...» . Палимпсест — текст поверх другого текста, в песне упоминаемый в прямом смысле, как один из атрибутов лавки древностей, можно рассматривать как метафору, когда речь идет о способе организации интертекста в песнях Михаила Щербакова. Под поверхностью мира внешних взаимодействий происходит некая иная драма, границ который пока не вполне обозримы, за внешними притязаниями кроется нечто большее. Тема музыки, название мелодии, ряд визуальных образов явно позволяют увидеть не случайную ассоциацию, а реминисценцию, не просто последовательность событий, а двукодовость интертекста. Два персонажа. Одного из них легко представить себе глядящим на море, в его бескрайнюю даль. Другой осознает себя именно в тот момент, когда его взору открывается суша. Один амбициозен, инициативен, самолюбив. Другой, пожалуй, лишен честолюбия (о музыканте из фильма говорится, что он, как и «старина Дэнни», был чужд «духу соревнования»). Музыка американской мечты звучит внятно для обоих. Но герой Щербакова ищет свою Америку, а музыкант Дэнни Будман отказывается от каких-либо поисков. Здесь отрицаются максимы «жизнь необъятна», «изменить свою жизнь, начать заново». Но финальный монолог Новеченто говорит об онтологической, а не только психологической сути его конфликта. «Меня остановило не то, что я увидел, а то, чего я не увидел. В этом большом городе было все, кроме края. Его не было. Я так и не увидел, куда все идет и где все кончается. Где край мира. Вот пианино. Клавиатура начинается и кончается, клавиш всего восемьдесят восемь. Они не бесконечны, ты — бесконечен. И бесконечна та музыка, что извлекаешь из клавиш. Мне это нравится, только так я могу жить. И вот спускаюсь я по трапу, а перед моими глазами клавиатура и миллионы клавиш. Миллионы и миллиарды! и нет им ни конца, ни краю, Макс, они бескрайни! Клавиатура бесконечна. А если клавиатура бесконечна, ты не сможешь творить на ней музыку. Ты сел не за свой рояль. Это клавиатура Бога. Иисусе! ты видел эти улицы? тысячи улиц, просто голова кругом идет! Как вы живете на земле? Как можно выбрать одну улицу? Одну женщину? Один дом? Один клочок земли, один пейзаж за окном и один путь к смерти? Этот ваш мир сжимает вас, он не показывает вам, где край. Тебе не приходит в голову, что когда-нибудь можно сломаться в его тисках, что это гнусный мир?».
Альбер Камю в своем эссе об абсурде писал: «Мир, который поддается объяснению, пусть самому дурному, — этот мир нам знаком. Но если вселенная внезапно лишается как иллюзий, так и познаний, человек становится в ней посторонним. Человек изгнан навек, ибо лишен и памяти об утраченном отечестве, и надежды на землю обетованную»2. Это очень точно отражает ситуацию героя фильма, проецируемую на ситуацию любого современного человека, да и человека вообще. Angst вырывается из самых глубин души, и уже нет Бога или какой-либо иной инстанции, чтобы защитить от беспощадной реальности биологического умирания, бессмысленности, одиночества, психологической бездонности «я». «Затерянность» — любимый термин экзистенциалистов — хорошо чувствуется в мотивах и образах поэзии Щербакова. Этим ощущением проникнут его лирический герой, который рассказывает нам о том, что мы «движемся на свет», но затем признается, что относительный покой он обрел лишь после того, как «перед словом «свет» с размаху вставил слово «тот». Но, удивительно, при этом само творчество Михаила Щербакова привлекает нас своей страстностью, устремленностью, или, выражаясь словами Ницше, волей к власти — радостью самоактуализации. «Без названия» представляет собой своего рода шараду. В фильме одна и та же мелодия соединяет разные времена в жизни героев. Кроме того, когда Макс Туни в лавке наигрывает на трубе мелодию Новеченто — через несколько мгновений ту же музыку, что играла труба, воспроизводит фортепьяно в записи на пластинке, это еще один повтор. «Без названия» называется мелодия, и также называет свою песню Михаил Щербаков. Одно и то же сочетание слов связывает воедино два виртуальных мира: текст песни и реальность фильма Торнаторе; перемешиваются образы, сюжеты, смещаются грани. Но, что любопытнее всего это же выражение соединяет художественный вымысел и действительность. Ведь «Без названия» — зацепка, подсказка, кто замечает ее и узнает, оказывается поставлен перед необходимостью рассказать о об этом, то есть, отчасти уподобляется Максу Туни из сюжета фильма. Произведение, содержащее скрытый текст, так или иначе формирует вероятный момент будущего в виде прочтение, распознавания. А если оно еще и рефлексирует над этими вероятностями, оно превращается в пророчество. Как будто здесь брошен вызов самой действительности — шутка или пассаж на клавиатуре Бога, что, в сущности, одно и то же.
Примечания 1. Барикко А. Новеченто (1900). Электронный ресурс. 2. Камю А. Миф о Сизифе. Электронный ресурс. |