Ольга Рычкова

Филология в нотах и звуках

Михаил Щербаков: пират верхом на зебре

Михаил Щербаков. Тринадцать дисков: Тексты песен. - М.: Время, 2007. - 400 с.

Если за эталон авторской песни принять «а я еду за туманом, за туманом и за запахом тайги» и «дым костра создает уют», творчество Михаила Щербакова (р. 1963) можно раз и навсегда вынести за скобки этого жанра. Щербаковским песням придется подбирать иное название - какая-нибудь «поющая поэзия» или, того хуже, «музыкальная филология». Хотя как русская литература вышла из гоголевской «Шинели», так и Щербаков вышел когда-то именно из авторской песни. Однако дальнейший путь увел его далеко за рамки таежно-костровой романтики, хотя его ранний романтизм никогда и не пах общим костром - разве что морской солью, «водой океана», «южным ветром»:

Пустые бочки вином наполню,
расправлю вширь паруса-холсты.
Прости-прощай, ничего не помню,
рассвет настал, небеса чисты.
Начну с рассвета, пойду к закату.
Там, на закате, уже весна.
Покуда плыть хорошо фрегату,
пирату жить хорошо весьма...

Уже в этой ранней (1986 года) песне встречается понимание своей инаковости в бардовском цеху: «чужие люди твердят порою,/ что невсамделишный я пират». Об этой «невсамделишности» он вновь спел-сказал двенадцать лет спустя: «Единогласно из резерва/ перевели б меня в стрелки,/ но подо мной не конь, а зебра/ скачет уставу вопреки». Отдельность его «стихопесен» настолько очевидна, что трудно представить Михаила Щербакова участником какого-нибудь коллективного проекта вроде «Песен нашего века» - только сольные диски, кассеты, выступления. Да и кто из нынешних поющих авторов столь виртуозно владеет богатейшей лексикой: в щербаковских стихах такие вычурные и архаичные выражения, как «мизерабль», «державный кесарь» и даже «префикс один», вполне уместны и гармоничны. У кого отыщутся такая рефлексия, безупречное чувство меры и вкуса и «культурные тылы», о которых пишет в предисловии к сборнику Георгий Хазагеров. Классическая тема «маленького человека», почти забытая современной литературой, роднит автора с Гоголем и Достоевским:

А мой герой был скромный малый,
существовал по мере сил,
не познакомился с опалой,
но и фавора не вкусил;
юнцом не ползал по окопу,
не лазил к барышням в альков,
не эмигрировал в Европу
из-за незнанья языков;
был самоучкой по культуре
и по натуре - робинзон,
чему в реальной конъюнктуре
едва ли сыщется резон...

Щербаковская ирония и самоирония тоже восходят к позапрошлому веку, к незабвенному Козьме Пруткову с его желанием быть испанцем и юнкером Шмидтом: «Веер сложив, она с ладони/ белого кормит грызуна.../ Нет! Я чужой на том балконе./ Ах! мне не нравится она...» или «Может, мне мои опыты стоит впредь подписывать «Юнкер Шмидт»?» В песнях встречаются целые россыпи литературных и культурных аллюзий: от «и если что-то надо объяснять,/ то ничего не надо объяснять» до «о ты, уплывающий вдаль батискаф,/ сердце свое сбереги!» - университетская филологическая наука не пропала даром:

Нет, факультет цитат, тебя ни ценить не рвусь, ни винить.
Свежесть в тебе была, но был ведь и приторный тон десертный.
Если б не ты, чего бы не знал я, смертный?
Разве гнушался бы заметать следы, темнить...

Однако лексическая виртуозность и нежелание следовать общему «уставу» в свое время вызывали обвинения в безнравственности и пустоте. «В самом деле: если тексты легки и изящны, если ниоткуда не торчат белые нитки и не слышна тяжкая поступь тенденциозности, значит, автор - монстр, вроде пушкинского Германна... - замечает Хазагеров. - А чего еще ждать от человека, который не становится в позу учителя жизни?»

Кстати, отголосок этих обвинений, только уже вроде бы со знаком «плюс», встречается на задней обложке сборника: «Хорошо сделанные вещи - вот Щербаков, вот главная его особенность и фирменный знак, и этого вполне достаточно, хотя перед нами, в общем, новый род словесного искусства, ничего не обещающего, ничему не учащего и ничего не открывающего». Эти пространные слова, в общем, тоже ничего не открывающие в щербаковских текстах, принадлежат Дмитрию Быкову. Пора, конечно, свыкнуться с мыслью, что Быков - «наше все», что мы живем в его эпоху и что его присутствие в любом печатном издании сродни штампу «ОТК». Пора, но пока не всегда получается.