Иосиф ВайсманChinatown, זשיטאָמיר, Όλυμπος: палимпсесты Михаила ЩербаковаПостмодернистская теория литературы «изображает языковую деятельность как непрерывный процесс, не знающий ни начала, ни конца, ни дискретных фаз и состояний; каждое новое высказывание “пишется”, как палимпсест, поверх предыдущих высказываний. Не существует и никогда не существовало - ни в качестве доисторической исходной точки, ни в качестве теоретического идеала - некоего “чистого” состояния, которое не было бы уже палимпсестом» (Б.М.Гаспаров, «Язык. Память. Образ»). Тексты Михаила Щербакова часто вступают в диалог с другими текстами, иногда образуя красочную мозаику, а иногда наслаиваясь друг на друга подобно такому палимпсесту. Один из самых интересных примеров щербаковской интертекстуальности, написанный в 1994 году "Chinatown" представляет собой метапалимпсест - многослойный текст о многослойном тексте, семантически удивительно похожий на приведенную цитату из Гаспарова: “...нет заглавной буквы, есть простая, А. Карташов прекрасно разобрал несколько очень интересных аспектов поэтики этого стихотворения (статья «Chinatown: как это делается» в этом сборнике), я хочу остановиться на некоторых примечательных интертекстах и подтекстах. Во-первых, следует отметить, что описанная в тексте лавка - это не независимое предприятие, а часть транснациональной торговой сети, с более или менее единым ассортиментом и правилами обслуживания покупателей. Головной магазин сети находится в Англии: Комната, по которой он не спеша пробирался, представляла собой одно из тех хранилищ всяческого любопытного и редкостного добра, какие еще во множестве таятся по темным закоулкам Лондона, ревниво и недоверчиво скрывая свои пыльные сокровища от посторонних глаз. Здесь были рыцарские доспехи, маячившие в темноте, словно одетые в латы привидения; причудливые резные изделия, попавшие сюда из монастырей; ржавое оружие всех видов; уродцы - фарфоровые, деревянные, слоновой кости, чугунного литья; гобелены и мебель таких странных узоров и линий, какие можно придумать только во сне. Внимательный читатель не может не заметить в этом абзаце многоуровневых асиндетонов, один из которых - "фарфоровые, деревянные, слоновой кости, чугунного литья" - перекочевал в чайнатаунские "из фаянса, воска, камня, кожи" практически не изменившись. Г. Хазагеров в своей статье "О поэтике Михаила Щербакова" подчеркивает обилие асиндетонов в “Chinatown”, но совершенно упускает из вида, что бессоюзное перечисление материалов и артефактов является важной частью архетипа описания антикварной лавки. Приведу еще два подтверждающих это примера: К этим и в самом деле благородным торговлям, открытым допоздна, меня всегда горячо и неудержимо тянуло. Тускло освещенные темные и торжественные помещения пахли глубоким запахом красок, благовоний, лака, ароматом неведомых стран и редкостных тканей. Тут можно было найти бенгальские огни, волшебные шкатулки, марки давно не существующих стран, китайские переводные картинки, индиго, малабарскую канифоль, живых саламандр и василисков, яйца экзотических насекомых, попугаев, туканов, корень Мандрагоры, нюрнбергские механизмы, гомункулов в цветочных горшках, микроскопы, подзорные трубы и, конечно же, редкие и особенные книжки - старинные фолианты с превосходными гравюрами и преудивительными историями. и Вот так и Джона теперь безотчетно тянуло к витринам антикварных лавок, когда он выходил прогуляться, просто потому, что ему виделось нечто, напоминающее кусок зеленого стекла: все что угодно, любой предмет, более или менее круглый и, возможно, с глубоко запрятанным мерцающим огоньком - фарфор, стекло, янтарь, гранит, мрамор, даже гладкое овальное яйцо доисторической птицы. Но самая близкородственная нашей лавке торговая точка находится на базаре в Житомире. Как и в других местах, здесь можно увидеть “золоченые туфли и корабельные канаты, старинный компас и чучело орла, охотничий винчестер с выгравированной датой "1810" и сломанную кастрюлю ... Эта лавка - как коробочка любознательного и важного мальчика, из которого выйдет профессор ботаники. В этой лавке есть и пуговицы и мертвая бабочка. Маленького хозяина ее зовут Гедали”. Несмотря на то, что вместо асиндетона в этом тексте со сходными целями используется полисиндетон, присмотревшись, невозможно не увидеть поразительные совпадения:
Это еще не все. Ключевой диалог в лавке Гедали структурно и семантически полностью совпадает с сочинением чужеземца в чайнатаунской лавке:
Что ж, чай - он и в Чайнатауне чай. Хронотоп антикварной лавки и у Бабеля, и у Щербакова удивительным образом связывает начала и концы пространства и времени, и, также как чужеземца в Чайнатауне лодка на воде канала за окном лавки приводит "ближе к детству, к школе, что ли", посетитель житомирской лавки возвращается во времена своего детства, когда "дед поглаживал желтой бородой томы Ибн-Эзра. Старуха в кружевной наколке ворожила узловатыми пальцами над субботней свечой и сладко рыдала. Детское сердце раскачивалось в эти вечера, как кораблик на заколдованных волнах..." Но кто же этот чужеземец в чайнатаунской лавке? С одной стороны, очевидно, что он, как и конармеец Лютов в Житомире, - сочинитель. Мы узнаем, что он Сочинив, немедля забывает Эти строки, позволяют легко идентифицировать его с давним лирическим героем автора песни Chinatown, который еще младенцем жаловался: Вот, думаю, приду, и запишу, Повзрослев, этот же лирический герой видит детство сквозь призму сувениров и безделиц, как будто лежащих на полках антикварной лавки: В пробелах память, но сквозь пробелы Однако, могут возразить мне, с другой стороны, есть признаки того, что в лавке чужеземец ведет себя не как покупатель, а как хозяин. Мудрый и знающий талмуд Гедали ответил бы спорщикам: "И ты прав, и ты прав." Этот чужеземец, забредший ("вросший") в лавку поэт, и хозяин лавки - слившиеся в единое целое отражения друг друга. Так же, как и вечный житомирский чужеземец Гедали - alter ego Лютова, чужеземца среди казаков, пошедшего с ними строить "несбыточный Интернационал", о котором мечтает Гедали. Но что же, кроме любви к древностям, связывает поэта и торговца? Подсказка содержится в важной строке "бодрых усыпляет, сонных будит". Как известно, уникальной способностью усыплять бодрых и будить спящих обладает Меркурий (в девичестве Гермес), не чуждый поэзии покровитель путешественников и коммерсантов. Гермес не только усыпляет бодрых и будит сонных, он еще и сопровождает души умерших через реку Стикс в царство Аид, и, именно поэтому, наш герой оказывается "ближе к водам Стикса, чем канала". Работает Гермес с помощью кадуцея - жезла с двумя змеями. А где же Гермес взял кадуцей? Получил от Аполлона, покровителя все знают чего, за то, что подарил Аполлону лиру, которую изобрел в раннем детстве (кстати, кроме лиры, Гермес изобрел еще и свирель, флейту и алфавит - источник мелких и заглавных букв). С тех самых пор все длится и длится это повествованье о единстве и борьбе продавца и поэта, снова и снова простая, мелкая буква превращается в средство для выплаты и для траты, добавляя все новые слои к древнему манускрипту. Заслуживает упоминания и еще один семантический пласт текста "Chinatown". В современной урбанистике палимпсест часто используется как метафора городской среды, где поколения и группы людей сменяют друг друга, и каждая группа, дополняя и изменяя оставленное предшественниками, генерирует свой ландшафт, свой слой в постоянно продолжающем создаваться городском манускрипте. Чайнатаун - этот "Китай квартала, вросший в Штаты" - превосходный пример такого палимпсеста. Особенно интересно в контексте этих заметок то, что Чайнатауны многих больших североамериканских городов - Нью-Йорка, Бостона, Филадельфии, Вашингтона, Торонто и других - занимают сейчас кварталы, в которых в конце XIX - первой половине XX века жили восточноевропейские евреи, братья и сестры Гедали, уехавшие в Америку. Сегодняшний посетитель одного из этих Чайнатаунов обязательно обратит внимание на здания, например, бывших синагог, с характерной архитектурой и фасадами, на которых сохранившиеся шестиконечные звезды Давида соседствуют с иероглифами названий въехавших в эти здания китайских церквей и буддистских храмов. Точно так же, и в антикварной лавке 100, 70 или даже 40 лет назад продавались совсем другие небылицы, и только те же стены, да негаснущий огонь шандала, некогда державшего субботнюю свечу, позволяет всё новым чужакам длить не свое повествованье. Конечно же, "Chinatown" не является попыткой ритмической реинтерпретации рассказа И. Бабеля или мифов Древней Греции. Это часть гораздо более глубокого диалога с гвардейцами духа всех времён и любых кровей, с консультантами по раритетам, способными заставить заговорить безмолвные "черепки отгремевших пиршеств, парафиновый Парфенон". Лирический герой Щербакова не скрывает своей тоски по мировой культуре: Мне хватило бы даже слова Поэтому он часто и охотно включается в многоголосую перекличку с самыми разными собеседниками. Вот, например, читатель этих наблюдений может спросить: "Почему Гедали со своих древностей всего лишь сдувает пыль, а чужеземец в Чайнатауне их трет бархоткой?" Ответ содержится в другом замечательном тексте на те же темы, что и “Chinatown”: темы древних безделиц, олимпийских небожителей, детских воспоминаний и вечной поэзии: Так Сдувание пыли времен и растирание до нового блеска - необходимые шаги в создании палимпсеста. Счищение предыдущего слоя освобождает старинный предмет от его вещной сущности, превращает в символ, отражающий "гаснущие блики" и сохраняющий форму сказанных когда-то слов. Интересно отметить, что в этом стихотворении Мандельштама, скорее всего, присутствует и Гермес. Многие комментаторы считают, что "другим отцом путешествий, другом морехода" был Одиссей (М.Л.Гаспаров, впрочем, ставил в этом месте знак вопроса). Но Одиссей не был "другом морехода", он был самим мореходом. А вот его другом был как раз Гермес, спасший Одиссея и от Калипсо, и от Цирцеи. Растирая бархоткой бронзу и щупая шандалы, чужеземец приближается к детству и к “ангелу с трубою” (наверное, потому, “что мы в детстве ближе к смерти, чем в наши зрелые года”). Ангел с трубой - это не кто иной, как архангел Михаил, ближневосточный коллега Гермеса, так же как и Гермес сопровождающий души (но не все, а только праведников) и помогающий им открыть врата небесного Иерусалима. Архангел Михаил привлечен к делу не случайно, ведь Трижды блажен, кто введет в песнь имя; Для чужака, утратившего прозванье, это может оказаться главным лекарством. |