1992
Ближе к селенью, там, где река преграждена плотиной,
слух угадает голос жилья, глаз различит огни.
Впрочем, надейся не на чертёж, веры ему не много:
русла менялись, лес выгорал... вникни, промерь, сравни.
Трещина в камне, жук в янтаре - вот для тебя приметы,
брызги, осколки - прежде моей, ныне твоей - родни.
Этих фрагментов не воссоздам - так, прикоснусь, дотронусь.
Слишком знаком мне их обиход, слишком легко творим.
Здесь я когда-то рта не жалел, весь белый свет целуя,
в странном согласье мыслил себя с чем-то лесным, речным.
Словно не только был тростником, но и ладьёй, и льдиной.
Словно и вправду этот пейзаж некогда был моим.
Здесь я задуман, здесь прозябал, в небо смотрел - отсюда,
видел, как поздний птичий косяк мчит зимовать в Бомбей.
Здесь, для чего-то вооружась, в чаще плутал звериной,
целил неметко, бил кое-как, делался злей, грубей.
Что ж он не молкнет? - думал в сердцах, слушая крик подранка, --
где Артемида, стрелы твои? Сжалься над ним, добей.
В этом театре я танцевал. И умирал, танцуя.
Этой равнине быть полагал лучшею из равнин.
Собственно, больше ты, краевед, знать обо мне не должен.
Всё остальное - рябь на воде, тёмная речь руин.
Чаял постичь я этот язык, но до конца ни слова
так и не понял. Будет с меня, дальше пойдёшь один.
1992