* * *
Известно стало, что вблизи от города, в лесах,
бунтовщики, мятежники
имеют наглость жечь костры, валяться на траве
и замышлять недоброе.
Отряду нашему приказ: проследовать туда.
Отряд кивнул - и следует.
Найти злодеев, окружить врасплох и повязать -
манёвры всё привычные.
И через несколько часов отряд уже кольцом
смутьянов жмёт в их логове.
И к горлу каждого копьё приставлено - и мы
считаем до пятнадцати.
Не долго думая, они смекают, что к чему
и что за чем последует.
На счёте «три» сдаются все, оружье побросав,
сдаются все как милые.
Кто плачет, кто кричит, что рад правительству служить
хоть палачом, хоть пытчиком.
Кто выкуп выплатить сулит, кто - выдать вожаков.
Ну, ни стыда, ни гордости.
И лишь один сдаётся так, что всем бы перенять,
сдаётся так, как следует.
Лежит, мерзавец, на траве и, глядя в небеса,
свистит мотив бессмысленный.
Как будто просто мимо шёл, решил передохнуть,
прилёг и стал насвистывать.
Как будто вовсе ни при чём (что, кстати, может быть:
никто ж не вник, не выяснил).
Не долго думая, отряд смекает, что живым
такого брать не следует.
И вот копьё моё пронзает горло свистуна.
Всех прочих - в плен, и кончено.
В пути обратном я свистать пытаюсь тот мотив,
да не идёт, не вяжется.
Оно понятно, сроду я ни слуха не имел,
ни музыкальной памяти.
(Как раз того, что следует.)
1993