АТЛАНТИЧЕСКИЙ ОКЕАН

То ли мука, то ли скука,
одиночества наука...
А тоска - такая штука,
    не укрыться от неё.
Я зарвался, я заврался,
я опять с цепи сорвался
и осмыслить попытался 
    положение своё.

Вот плыву на пароходе,
смят и сжат, как туз в колоде,
маюсь вроде (это в моде) 
    драматической тоской.
Я голодный и бездомный,
а вокруг - такой бездонный
океан - такой огромный, 
    Атлантический такой.

Он загадочно мерцает, 
он, раскинувшись, вздыхает,
он, как будто отдыхает 
    от полуденных лучей.
Мглой закатной дышит мерно
и печалится, наверно,
о великой и безмерной
    о безбрежности своей.

Пароход наш старый, странный,
работяга неустанный,
точно вторя океану, 
    тяжко дышит на ходу.
Так, сморкаясь и чихая, 
доползёт он до Шанхая
и причалит, и тогда я,
    может быть, с него сойду.

Тишина в каютах хмурых, 
только боцман - чёрный турок
всё сидит, цедя окурок, 
    и на всех ему плевать.
Изнурён привычным делом, 
утомлён душой и телом,
он на судне опустелом 
    будет ночь пережидать.

Затоскует он жестоко 
о стране своей далёкой,
о турчанке зеленоокой, 
    что дороже всех наград.
Ах, бока её округлы, 
а уста её, как угли,
а глаза её - как джунгли, 
    а зовут её - Шихрад.

А турчанка молодая, 
не печалясь, не страдая,
сладко спит, забот не зная, 
    да за тридевять земель,
не в каюте неуютной, 
с ней бродяга сухопутный,
одинокий и беспутный, 
    делит мягкую постель.

А зовут его Джакомо, 
и ему вдали от дома
так знакомы все симптомы 
    ностальгической тоски.
На чужбине знойным летом 
он не спит перед рассветом,
как и все на свете этом, 
    кто от дома далеки...

Эх, заняться б пустяками, 
поболтать бы с корешками,
погулять бы кабаками, 
    всё бы стало на места.
Но пустяки давно забыты, 
корешки давно зарыты,
кабаки давно закрыты,
    тишина и темнота.

    И только пароход плывёт себе, плывёт...

1982