* * *

Ой, да что ж это такое, неумелое житьё!
Это горе вековое, не твоё и не моё,
     это наше и не наше - эта кража, этот срам,
     ты - невыпитая чаша, то ли яд, то ли бальзам.
Этим горестным союзом сбит порядок, смят уклад.
То ли мы мешаем узам, то ли узы нам вредят.
     То ли муж - дурак, сановник - всё же понял, что и как, -
     то ли я - чудак, любовник - слишком искренний чудак.
Ты не выдержишь - умрёшь ты, дале некуда играть.
Он ведь спросит: что, мол, врёшь-то? И не сможешь ты соврать.
     А доносчик - паж из свиты - улыбнётся, скажет лишь,
     что враньём мы всё покрыты, не соврёшь - не совратишь...
Не при чём тут, знаешь, узы, слишком мним их горький дым.
Это нам мешают музы, или мы мешаем им,
     Чашу кто-нибудь пригубит, в ней окажется вино.
     Чудаков нигде не любят, дураков везде полно.
Будет всё, как ты захочешь, будет тяжко - быть тому,
но судьбу, что ты мне прочишь, я, должно быть, не приму.
     Ты останешься при муже, это каторга - пусть так,
     но чудак, ей-богу, хуже, много хуже, чем дурак.
Шлейф подымут и разгладят, слёзы вытрут, грех скостят,
музу накрепко отвадят, узы заново срастят.
     И, ступая этой твердью, расцветёт судьба твоя.
     А умрёшь ты странной смертью. В тот же час, когда и я.

1982