Никита МарковПоэзия частностей: Михаил Щербаков.(отрывок из статьи Российская поэзия начала XXI века)
...Эта тенденция развития постмодернистских средств классической поэзией получила развитие в песенном творчестве Михаила Щербакова. Который оказался стоящим особняком и от поэтических и от бардовских кругов. Тем более далёк он от постмодернистов. Но интересно, что именно как постмодерниста его критикует Лев Анненский: «Мир Щербакова — отзвуки, отсветы, отсверки. Мозаика, калейдоскоп, цитатник, хрестоматия, камера кривых зеркал... ...он берет мотив (легенду, мифологему, синтагму, образ, интонацию, иногда просто чужое словцо), чтобы дать почувствовать, что этого "нет". Что это "зря". Если Фетпришел и говорит, что "солнце встало", то Щербаков — что солнце село» [54]. Здесь трудно согласиться с уважаемым критиком, в данном отрывке предстающим защитников классического искусства от искусства постмодернизма. Описанный приём у Щербакова носит совершенно иной характер, чем в постмодернизме. Это связано с догматом языка, о котором говорил Бродский. Переклички с Бродским у Щербакова нередки: если у Бродского «...покуда время/не поглупеет как пространство», то у Щербакова «чем время нравственнее пространства?». Щербаков, используя цитаты, не играет со смыслами, а погружается в язык. Его цель — не набрать цитатник и показать, что этого «нет», а дать силу языку (а легенды, мифологемы, синтагмы, образы, интонации и узнаваемые чьи-то словца — часть языка, и самая насыщенная часть языка). В упомянутой Анненским песне не только «солнце село», но и герой спешит «...с корабля на бал и с бала/ на корабль...» [55], но это всё передаёт состояние лирического героя. Ощущения утра и ощущение вечера — совершенно разные, и здесь Щербаков «создаёт» вечер в двух словах, лишь «перевернув» всем известное утро. Так что Щербаков даёт жить этим частям языка, а не лишает их смысла. Дмитрий Быков написал о Щербакове, что это «новый род словесного искусства — искусства, ничего не обещающего, ничему не учащего и ничего не открывающего». Пожалуй, и это не совсем верно, важно, что в этом искусстве «ничего не происходит». Как сказал сам Щербаков: «вовсе не обязательно упоминать мелочи и уж совсем не обязательно рассуждать о самом главном; говорить стоит только о частностях» [56]. И его поэзия складывается из этих частностей, которые просто существуют, а не совершают действия. У Щербакова есть и сюжетные линии и повествовательность, но, как правило, она чем-либо заслоняется или заканчивается ничем: «Всё тебе померещилось, не было ничего,/ Если кто-то и выстрелил — видимо, не попал» [57]. Так, один из самых ярко выраженных сюжетов в песне «Предположим» [58] оканчивается рассуждением повествователя о греческом языке, баллада о ночном путешествии угонщика мотоциклов[59] тем, что украденный мотоцикл «становится, где стоял», а описание борьбы хирургов за жизнь пациента[60] тем, что спасённый пациент будет засыпать «под заоконный, тот ещё, снег с дождём». Эта антисюжетность (заключающаяся в ярко выраженном сюжете с отсутствующей, вернее, немыслимой развязкой) не постмодернистская, а экзистенциальная, он разрушает смысл повествования, в поиске смысла жизни. В одной из последних песен он даже, шутя, сравнивает себя с Сартром: «Хорошо было Жан Поль Сартру...» Важная черта поэзии Щербакова (которая связана с упомянутой критикой Л. Анненского) — это то, что в его поэзии героями часто выступают части языка: цитаты (упоминание «...гремит «полёт Валькирий»... делает Валькирию героиней песни: «Валькирия, как полёт?» [61]), образ ( «...пластинка -/как шарманка: ни слов, ни нот» превращается в «...хрипит за стеной шарманка/спотыкаясь на каждом «фа» [62].), даже предлог или местоимение. В этой связи особенно любопытна песня «Однажды думал-думал...» [63]. Сюжет песни состоит из творческого поиска лирического героя: «Однажды думал-думал и придумал я куплет -/ о том, что, несмотря на окружающую тьму,/ стремимся тем не менее мы вырваться на свет,/ и даже зрим его и даже движемся к нему!» Герой мучается, понимая, что «что-то здесь пропущено и не уточнено». В конце концов автор, найдя «спасительный ответ» «перед словом «свет» с размаху вставил слово «тот» !». Как любая шутка Щербакова этот анекдотический сюжет имеет экзистенциальный подтекст, нарочито выставленный напоказ и якобы обращённый в шутку. Но, помимо прочего, выходит, что одним из героев песни выступает местоимения «тот». Своё кредо М. Щербаков формализует (как всегда иронично, только намекая) в «Интермедии 4» [64], которая состоит из чередования вопросительных ( «Спроси меня зачем казнили гения..?», «Зачем судьба к тебе не расположена..?», «Зачем я червь..?», «...зачем еда несладкая..?» ) и отвечающих куплетов. В целом вопросы можно свести в один «Почему мир так устроен?» и ответы в один: «Мир такой, какой он есть». Казалось бы, банальная мысль, но ирония, культурные и исторические наслоения делают её интересной и личной. Для этого ответа М.Щербаков находит свои «обоснования» взятые из истории и бытовой жизни, например сквозной образ электричества: «Во-первых, не хватило электричества», «Опять же никуда без электричества», «Сначала не хватало электричества, потом избыток оного вредил». Этот образ становится героем, который изменяется, усложняется и раскрывается и становится абсурдным ответом на все вопросы по поводу устройства мира. Так что в ответ Анненскому можно сказать, что Щербаков берёт мотив, образ, цитату, интонацию, чужое словцо и показывает, что это не что-то второстепенно-служебное, а что-то существующее и живущее самостоятельной жизнью. Ещё одной важной отличительной чертой Щербакова, замеченной и Анненским, является «неучастие». Почти всегда лирический герой очевидно различим и отличен от самого автора, и эмоции героя не столько переживаются, сколько фиксируются и наблюдаются. Наиболее ярко это видно в песне «Аэродром» [65], написанной от лица «особых сверхсекретных спецприборов», фиксирующих теракт в аэропорту: «...и мы констатируем этот факт,/а дальше — не наше дело». И мы, вместе с приборами, можем лишь «констатировать этот факт». Эта черта поэзии Щербакова неразрывно связана с другой, и ею может объясняться: это кинематографичность. Не случайна в его поэзии кинематографическая лексика и даже две песни: «Кинематограф 1» и «Кинематограф 2». Если в «первом» Щербаков выстраивает повествование подобно съёмкам «с финальных сцен», то «второй» будто представляет собой режиссерский сценарий с указаниями оператору и композитору: «Крупный план, ряды немеют, в музыке само собой diminuendo./Шутка ли, живой кумир, ещё-ещё не мёртв, уже-уже легенда./Нечто в нём не то от лорда Байрона, не то от короля Георга./Школьница — ряду в седьмом, похожая на птицу — бьётся от восторга» [66]. А камера (даже субъективная) всё-таки отстранена от происходящего. Если говорить о музыке, то в напечатанном виде стихи Щербакова теряют кроме мелодии и голоса ещё одну вещь: один из самых частых приёмов Щербакова в музыке — смена тональности, которая происходит в песне порой в каждом куплете. Таким образом, при использовании одной и той же мелодии происходит нагнетание и развитие. Но в последнее время он всё реже использует этот приём, ещё больше отстраняясь от собственных произведений. В его поздних вещах (которые он пишет всё дольше, по его словам, часто годами) эти черты развиваются, углубляются, делаются тоньше. Так что можно сказать, что плоть поэзии Щербакова (не говоря о мелодии, которая играет значительную роль) — это язык и частности, собственно жизнь, без последствий, итогов и выводов, ценная сама по себе в каждое мгновение и в каждой детали, за чем порой открывается что-то иное, более высокое.
Примечания [54] http://blackalpinist.com/scherbakov/Praises/annin.html [55] Щербаков М.К. Тринадцать дисков: Тексты песен. — М., 2007, с.68 [56] http://blackalpinist.com/scherbakov/Praises/kim2003.html [57] Щербаков М.К. Тринадцать дисков: Тексты песен. — М., 2007, с.378 [58] Там же, с.218 [59] «L'homme a la moto» указ. соч., сс.392-994 [60] Аллегро, указ. соч., сс.33-334 [61] Там же, с.325 [62] Указ. соч., сс. 318-319 [63] Указ. соч., с.110 [64] Указ. соч., сс.312-313 [65] Указ. соч., сс.186-187 [66] Указ. соч., с.280 |