к предыдущей главе
к оглавлению
к след.главе

II. Определение предмета исследования Берил Кук, Матросы и девственницы, 1978

Для начала, как полагается, автора идеи надо бы попытаться втиснуть в какое-нибудь прокрустово ложе. Для целей и задач моего исследования назвать Щ. автором песен, на чем он сам, по уверению сайта, настаивает, и на том остановиться, равноценно выдуванию большого и очень неконкретного мыльного пузыря, потому что в контексте поздне/пост-каэспэшного времени пузырь лопнет быстрее, чем что-либо объяснит, но успеет ввести в двойное заблуждение. С одной стороны, Щ. вроде бы - я не я и хата не моя - открещивается от КСП, с другой стороны, именно этим открещиванием ставит себя с ним в один ряд, по крайней мере, на одну плоскость, тогда как сам находится не на плоскости, а в трехмерном пространстве.

Я не знаю, что вкладывает Щ. как автор песен в понятие "автор песен", но, как ни крути, во-первых, это понятие чисто лингвистически неизбежно ассоциируется с "авторской песней", во-вторых, чего сайт вроде бы не отрицает, Щ. и на самом деле во многих смыслах произошел из гитарно-песенной культуры 1950-80-х: то он, как завзятый каэспешник, (правда, нескрываемо иронизируя над собой и авторской песней заодно) под знаменем Фортуны до боли, до дрожи настраивает струны и поет в восторге диком о счастье великом, то бредет куда-то, напевая, с корабля на бал и с бала на корабль - и так по кругу, без конца и без начала ("Аллилуйя"), пока круг, на наше счастье, не размыкается, то он причащается к какой-то практике по гидравлике ("Кораблик"), каковая в программу обучения на филологическом факультете МГУ вряд ли входила, но не то важно, а то, что на таких, созданных для катамаранов, речках квартет физфака МГУ под предводительством Никитиных провел несколько лет своей и нашей жизни, - вот чего отрицать не приходится. А милейший пилигрим, тропа которого идет мимо Крыма, - Полуостров захотел? - Так это можно. Правда, Крымский далеко - так близко Кольский ("Крым") - не из репертуара ли КСП пожаловал? Но если Щ. и вырос из самодеятельной песни, получив благословение от Кима на вход в нее, то он, по всеобщему мнению, перерос ее и основал на ее месте пост-каэспэшную. Даже с самой дилетантской точки зрения музыкальные образы Щ. не в пример богаче тех, что демонстрировали его предшественники в жанре авторской песни:

С американцами сильный шок, рыдают камбоджийцы:
"Ужо тебе, - говорят они, - ужо, Великий Будда!
Ты изобрел мировую скорбь - зачем ты это сделал?!"
И что же слышится им в ответ?..

("Кинематограф 2")

- переборы струн на аккордах F#m и C#m, которые перекликаются скорее с первым утренним щебетом птиц, звучащим у Б.Г. после фразы,

Смотри ей в глаза и ты увидишь,
как в них отражается свет,

чем с чем-либо самодеятельным. Про преимущества его текстов, во всяком случае, более поздних, над "авторскими" и говорить не приходится.

Я далека от мысли проводить серьезную хронологическую систематизацию творчества Щ., но без условной схемы разделения творчества на ранний период, в котором автор только пробует голос, и более поздний, в котором он свой голос обретает, мне все же не обойтись. Разделение очень и очень условное, и я понимаю, что режу по живому, но в конце-то концов я веду речь о своем мире образов Щ., о том, что меня в нем занимает, а это, в основном, то, что было сделано после 1986-89 годов - альбомы "Ложный шаг", "Другая жизнь", "Город город", "Целое лето", "Deja" - и если такой подход кому-то не нравится, то, как говорит наш автор, вот Бог, а вот порог. Ну не виноватаяя-я в том, что пробы голоса маэстро меня чаще всего не забирают за живое, кажутся однообразными, хоть и милыми безделушками по сравнению с тем, чем он нас одаривает после них. Итак. Мне кажется, что рубиконом можно считать "Баб-эль-Мандебский пролив". Эта песня во многих отношениях программна: в ней он заявляет, что отчаливает от авторской песни, (а не русского романса, скажем), в период ее написания становится по-настоящему самобытным, в полную силу начинает проявлять все те особенности, о которых, собственно, и пойдет речь ниже. "Баб-эль-Мандебским проливом" он как бы подводит черту под самодеятельностью в целом и своей каэспешностью в частности. В ней он обобщает и переосмысливает все - не все, но многие из достижений КСП.

Не забудем, что одной из самых отличительных черт творчества Щ. является искрометный юмор, смех сквозь слезы и наоборот. Вроде бы такой вот я весь из себя отважный капитан, и объехал много стран, да только вы бы, между прочим, поглядели на меня, когда я финики казенные со склада воровал, и вы бы, между прочим, ужаснулись за меня, когда я их потом втридорога на рынке продавал. Получили? Немцы бы назвали этот прием - Verarschung, благовоспитанные англичане - downplaying. На русский первое буквально переводится как "обсирание", а примерно - как "издевка" (жарг. "стеб", "прикалывание"), второе как "занижение" (жарг. "опускание"). Этот прием находит у него применение везде: как в социальной сфере ("Марш кротов", "У меня претензий нет..."), так и в лирической: Самый красивый не машет. Жаль, жаль. А вот и не жаль, очень ей нужен красивый ("Балтийские волны"). Творческие соплеменники и современники Щ. этот прием используют очень широко: список можно начать с широко известного полковника Васина производства Б.Г., помянуть Ленина-гриба и, проведя пальцем по пыли на дядькиных ботинках от "Волосатого стекла", закончить "Голубым салом" Сорокина. Применяя этот прием, Щ., сознательно или бессознательно, отвечает народным чаяниям. Заметим, что такого сардонического и вместе с тем озорного юмора, настолько меткого и беспощадного, настолько всепронизывающего и всепроникающего, что там в авторской песне, во всей российской культуре давненько не встречалось: в этом Щ. чем-то сродни разве что Довлатову, но на мой вкус, гораздо тоньше (за образец взять хоть "Кинематограф 2"

В кадре - праведный, как десять заповедей, грузный, как четыре танка,
Хмурит плешь американец - нынче от него ушла американка.
Кстати, вот она, в соседнем кадре, опасаясь выступить за рамку,
Мягким шагом взад-вперед, похожая на львицу, мечется по замку.
   Львица!
   Хватит уже мелькать, найди себе героя!
   К тому же, вроде бы, вот и он.
Крупный план, ряды немеют, в музыке, само собой, диминуэндо:
Шутка ли - живой кумир, еще, еще не мертв, уже, уже легенда!
Нечто в нем не то от лорда Байрона, не то от короля Георга.
Школьница ряду в седьмом, похожая на птицу, бьется от восторга.

Тут хочешь не хочешь, сам забьешься от восторга). Однако, как это ни странно на фоне развенчиваний и разоблачений 1990-х, Щ. со свойственным ему тактом не впал в грех тотального нигилизма, а дал нам возможность достойно попрощаться с тем же КСП, с удовлетворением отметить тот факт, что это явление не окончательно загнулось, не бесследно кануло в прошлое, как мороженое за 18 копеек, не превратилось в чистую ностальгию, а продолжилось чем-то еще более удивительным.

Капитан "Баб-эль-Мандебского пролива" не без сарказма прихватит струнку Галича: раз леса много, значит, должен кто-нибудь рубить его. И будешь ты его рубить (мотив развернут на полную катушку в песне "Тоска по родине"). Загрузит в трюмы своего корабля и еще один тюк от авторов авторской песни - прием эклектики, элегантно и просто использованный в этом жанре, например, Визбором: и граф встает, ладонью бьет будильник, берет гантели, смотрит на дома и безнадежно лезет в холодильник... Но что бы корабль Щ. ни вез в своих трюмах из гавани самодеятельности, он поднял паруса и отправился в более далекое плавание, чем все авторы авторской песни вместе взятые. Щ. в несравненно большей степени, чем те, кого слушали и пели наши родители и мы сами в период черно-белых фотографий, - деятельный наследник мировой культуры, и уж в этом качестве, в первую очередь, - российской, а уж там в числе прочего, хоть и не в последнюю руку, и авторской песни. Так что сказать, что он вырос на КСП, это не сказать ровным счетом ничего. Щ. наследует и романтизму, и классицизму, и нарциссизму, и нигилизму, и символизму, и соцреализму, и сюрреализму, не говоря уже об импрессионизме, а если покопаться, то и всяких кубизмов с футуризмами у него обнаружится в избытке, он отдает огромную дань философии, и классической, и восточной, и просто жизненной, опускается до самых глубин сарказма и поднимается до самых высот гуманизма. Все это выводит нас в пост-модернизм. Ложе, в которое я пытаюсь его втиснуть, должно быть уже, чем просто "песня", потому как оно не эстрада и не рок, но гораздо шире, чем "пост-каэспешная песня". Кажется, если сказать "автор интеллектуальных песен-притч" и светоч на небосклоне российского постмодернизма, то выйдет примерно так, как хотелось бы.

к предыдущей главе
к оглавлению
к след.главе