|
|
|
Рассуждение о первичности Духа или Материи у Щ., кажется излишним - зримый мир вокруг скорее все же мним, чем зрим ("Джим") - его Вселенная сотворена из Вечного слова, причем не обязательно своего (!), и сопровождающего звука (глина нашего творца - крылатый напев). Слово у него - источник как гибели: в итоге получил одно лишь слово - гибель! Всем-всем-всем ("К сороконожке"), так и жизни: обращаюсь к нему как к началу земного всего и иного всего ("Вечное слово"), в том числе и его собственной. Последнее очень важный момент: творец Слова или любого другого продукта культуры отделяется от себя молекулярного и начинает жить самостоятельной жизнью - сколько бы автор ни прятался за кулисами, из написанного им не может не сложиться хоть какое-то представление о нем, во всяком случае, нечто вроде сферы его интересов обрисовывается достаточно отчетливо. Во избежание всяческих недоразумений в дальнейшем, хочу подчеркнуть, что говоря о Щ., я имею в виду человека-парохода, самозародившегося из Слова.
Существование иного Бога кроме Демиурга в мире Щ. - в некотором роде факт неясный. Демиург порою воплощает собой само отрицание отрицания: Не это ль, скажут, Бог твой? (Речь идет о катастрофе, песня "Джим") - Вздор, скажу, такого слова нет. Такое слово есть, например, в песне "Под знаменем Фортуны", но там оно играет скорее роль фигуры речи: не дай мне, Боже. К иному Богу по-настоящему взывает вроде бы только безумец:
Это -
невнятная просьба,
последняя песня
беззвучного горла,
молитва безумца,
лишенная смысла;
безумца, который
не хочет надежды,
не жаждет покоя,
но просит о малом: Боже,
слыша мои заклинанья,
видя воздетые руки,
знай: это всё что угодно.
Но не я.
("Молитва безумца")
Впрочем, Щ. здесь немного паясничает: шутовской колпак - один из его любимых головных уборов. Но все-таки и в чуть более здравомыслящем состоянии демиург порою признает наличие в природе еще какого-то Божества помимо себя:
Стоит
ли гадать, какими именно лучами озарит нас Божество?
Все, что мы свершим и скажем, будет - для Него. Но без оглядки на Него.
Все, включая прихоти, ужимки и прыжки к седьмому небу без шеста,
будем мы проделывать единственно во славу Божества.
Но Божества не замечая.
("Панорама")
и даже вдается в детали и приписывает ему некие судейские функции:
Передо
мной золотая дорога.
Блещут
по сторонам - справа лазурь, слева пурпур.
Сзади
Кто-то глядит мне вослед, не отрываясь.
Боже!
Не осуди меня строже, чем должно...
("Как варяг, наблюдающий нравы славян")
В другом месте
...глядит
тебе с улыбкой
кто-то вслед. И будет это
Люцифер, носитель света,
ангел утренней звезды.
("Другое обращение к герою")
- конечно, помимо Бога в высших эшелонах имеются и самые разнообразные ангелы, валькирии опять же и т.п. (подробнее о них в разделе V).
Сколь-нибудь персонифицированного Бога Щ. поминает, как всуе, так и наоборот, довольно редко, вероятно, потому что велел мудрец: "О богах говори, что они существуют, либо молчи." ("К речи"), а чаще ограничивается тем, что скромно отрицает свое собственное всемогущество
Итак,
прости! Тебя я создал, но исчез при этом сам.
Теперь не знаю, кто герой, кто автор, кто скорей умрет -
Кого из двух судьба заметит, остановит, вразумит
И превратит не то в пейзаж, не то в портрет
("Обращение к герою")
и признает существование каких-то неподконтрольных ему высших инстанций в своем мире, не персонифицируя оные.
Те
всемирные теченья, те всесильные потоки,
что диктуют направленья и указывают сроки
("Аллилуйя")
судя по сфере их полномочий, не то парки, не то мойры. Но с их появлением на сцене в такой роли мы не избегаем известного парадокса: если имеется судьба и как бы в некотором роде высшее предначертание, то тогда спрашивается, несет ли персонаж ответственность за свои поступки? Вроде как несет: в "Сердце ангела" роль высшей инстанции с правом осуждающего голоса играет музыка сфер. В песне "Русалка, цыганка, цикада" у Щ. появляется, - правда, за кадром, - каратель межзвездный.
Так что все-таки что-то такое где-то там брезжится, некое высшее начало в каких-то там сферах имеется, но очень уж расплывчатое в своих проявлениях, что в особенности касается именно отправления оным обязанностей судейства и возмездия, к чему мы еще вернемся ниже и в разделах V, VII и IX. Возьмем на заметку, что во всей этой туманности наиболее четко Щ. артикулирует, пожалуй, только линию связи высших сил (прямо-таки сонма божеств - атеист Щ., монотеист или пантеист, в конце-то концов?) со Словом (с Прекрасным)
Прямо
сейчас, до торгов, до переоснастки, до немоты,
то есть пока есть, откуда выступить и куда,
начнись, речь моя, в тугую оденься ткань, облекись в черты,
обрети власть ферзя, тело гимнастки. И уж тогда,
чем-то
таким* став, чего
сама ни в поле не спрячешь, ни взаперти,
не усмиришь, не просеешь сквозь решето,
седлай весь табун, бери добровольцев сотню и вскачь лети,
а потом дашь нам знать, если доскачешь, как там и что.
Там - это там, где, пред тем в пути не ужаснувшись много чему,
ты задрожишь, вдруг узрев себя в сонме божеств,
одно из которых, легкую длань свою поднеся к челу
твоему, дрожь смягчит, еле коснувшись, - царственный жест.
Не приникай к той руке! Рука - она не надолго.
Все учтено.
Не привыкай к ней, она издалека. Всмотрись только
в контур, да на запястье тонком заметь пятно,
некий знак, род клейма, вряд ли наколка.
Наверняка он не таков, как о нем преданья повествуют, этот рубец.
Путаных мест в древних книгах - что саранчи.
Кураж, речь моя, я затихаю, ибо велел мудрец:
"О богах говори, что они существуют, либо молчи."
Впрочем, потом всяк поймет тебя даже по-рыбьи, со словарем,
на языке стад и стойбищ, озер и лагун,
когда, выгнув спину, ты возвратишься вечером, вряд ли днем,
сообщить, что в пути добровольцы погибли, как и табун.
Год проведя не с тобой, без малейшего толка,
как не живя,
то-то собьюсь я при встрече, то-то же я
скажу сам себе: "Шире глаза, горбун, это речь твоя,
улыбнись ей скорей, она не надолго"
("К речи")
Все остальные штрихи к портрету высших сил слушателю часто приходится додумывать за демиурга и увязывать противоречия самому.
У Щ., кажется, нет вполне определенной доктрины на предмет роли высшего начала в устроительстве мира: если разбираться, то и в его собственной поднебесной программе никто ничего не поймет ("Русалка, цыганка, цикада"). Как замечают его поклонники и критики, у него можно найти цитату под какую угодно мысль. Тезис и тут же антитезис. Мир двоится, троится и расползается в полнейший плюрализм: путаных мест в древних книгах - что саранчи ("К речи"). Очевидно, наш демиург не в последнюю очередь подкупает как раз отсутствием какой бы то ни было категоричности, полнейшей неоднозначностью прочтений написанного на любом уровне. Оно, конечно, само по себе весьма очаровательно, но оборотной стороной этой медали оказывается тот простой факт, что мир Щ. тонет в анархии, поскольку закон там, вообще-то говоря, не писан, так что простому смертному не совсем понятно, какому богу молиться. Высшие силы, если задуматься, полностью проваливают выполнение одного из своих самых традиционных предназначений во всех мирах - выдачу моральных установок, четкое определение того, что такое хорошо, а что такое плохо, в итоге и получается, что
Воспитан
славой, к смертям причастен,
попробуй вспомнить, ловя цветы,
какому зову ты был подвластен,
какому слову поверил ты...
("Прощание славянки")
Из этого-то невербализированного "Закона Божия" своим чередом и проистекает пресловутая затуманенность высших сфер в мире Щ.
|
|
|